Поэзия Золотой Орды - [26]

Попала я в пути к язычникам в силок,

Большой вины моей тут не ищи тогда».

Неверные, прозрев, склонились до земли,

Единому свои обеты принесли.

И тысячи невежд, прознав о том вдали,

К Всевышнему пришли в покорности тогда.

Аноним Кисекбаш, или Сказание об отрубленной голове

Заведем-ка речь со слова «бисмилла»,

Чтоб и днем и ночью с нами был Алла,

Чтоб нам истина сияла с высоты,

Чтоб нам вечно быть в общине Мустафы,

Чтобы стала повесть краше и мудрей,

Чтоб возрадовались ей сердца друзей.

Полон дивными делами этот свет,

Одному ж подобья не было и нет:

«Свят Али! — сказал однажды в горних Бог. —

Духом крепок, сердцем чист, душой широк.

Львом Своим Я разве зря его зову?

Мощь его теперь проверю наяву».

Сразу слово запросилось на язык:

Да поможет нам Всевышний — Он велик!

Раз Пророк сидел с четверкою святых[71]

Тридцать тысяч стойких было возле них.

Все внимали, благолепия полны,

Лик Пророка им сиял светлей луны.

Вдруг меж них одна, без тела, Голова

Появилась и взрыдала, чуть жива.

Всех поверг в душевный трепет скорбный вид:

Где же тулово утратил сей шахид?

Борода сверкала чистой белизной.

Очи слезно обозрели круг святой,

И Глава от горя ликом пала в прах,

Вознесла мольбу Пророку, вся в слезах.

Обмерла душа его, но встал с земли

Лев Аллаха, светоч праведных — Али.

К Голове стопы направил, чтобы мог

Разглядеть ее во всех чертах Пророк,

Как ни силился могучий, ни на пядь

Эту Голову не смог он приподнять.

Поразились все, — а диво говорит:

«О Пророк, Али не знает, что творит!

Пусть он мне не причиняет лишних мук:

Чтоб поднять меня, ему не хватит рук,

Если б тысяча таких, как сам Али,

Силачом единым сделаться смогли,

Всею мощью совокупной ни на пядь

Не сумели б эту тяжесть приподнять!

Ибо я, узрев однажды Божий Лик,

Был и в чаяньях, и в помыслах велик,

День и ночь взывал я к Богу — и в делах

Неразлучно пребывал со мной Аллах.

Пятьдесят раз совершил я хадж святой,

Бедных-нищих утешая добротой.

То носил меня скакун, а то я сам

Божьим чудом возносился к небесам,

Божьим Именем спасался сотни раз,

С Моисеем отправлял порой намаз,

То меж ангелов я жил в краю ином,

То в миру — в привычном образе земном.

Град лучистый был отчизною моей,

Хызр Ильяса[72] числил я среди друзей.

Сын чудесный и жена — они вдвоем

Утешеньем были мне в дому моем.

Тело съел мое и сына страшный Див.

О Посланник, помоги, добро явив!

Див в колодец утащил мою жену,

В горе этом сколько дней я не усну.

Коль не явишь милосердья, о Пророк,

За тебя не помолюсь в последний срок!»

Рек Али: «О Вестник Бога, я схожу,

Зульфикаром[73] печень Дива поражу.

Иль погибну, или не спущу врагу —

Коль Всевышний подсобит, я все смогу,

Я спасу из вражьих лап жену и мать.

Если нет, то мне Дуль-Дуля[74] не седлать,

И в кругу мужей достойных мне не быть,

И мужских молитв вовек не возносить».

«Не ходи, — сказал ему Пророк любя, —

Пропадешь, Али, утратим мы тебя».

Рек Али: «Стезя ложится, о Пророк,

Жизнь ли, смерть — пускай теперь решает рок».

Зульфикар в руке — Али пустился вскачь,

и ударились Хасан с Хусейном в плач[75].

Тридцать тысяч сахабиев[76] день пути

Не преминули за витязем пройти.

Тридцать тысяч, проводив его в слезах,

И вернулись со слезами на глазах.

Как стрела, летит верхом хазрат Али.

Не поспеть за Головой — она вдали,

Как на крыльях, мчит, и вслед, в пыли, в дыму ль,

Выбивается из сил скакун Дуль-Дуль.

Пятикратный в срок творит Али намаз,

Голова с ним Бога славит всякий раз.

Семь ночей и дней неслись на смертный бой,

Средь пустыни оказались на восьмой.

Там увидели колодец — и, бледна,

Из жерла всходила адская луна.

Как узрел Али колодца черный зев, —

«Здесь ли Див?» — спросил он грозно, меч воздев.

«Здесь, — сказала Голова, — теперь тебе

Остается лишь довериться судьбе».

Разом спешился с Дуль-Дуля удалец,

Снял с его седла аркан в пятьсот колец,

Привязал аркан к колодцу — вниз глядит…

Голова и конь заплакали навзрыд.

За аркан схватясь, Али нисходит в тьму,

Голова Коран читает вслед ему.

Крепко держится за вервие рука.

Имя Господа не сходит с языка.

Глянет вниз — предела бездне черной нет.

Глянет вверх — уже не виден белый свет.

Лишь молитвой и спасается в тоске.

Жизнь его висит на тонком волоске.

Перепутал верх и низ хазрат Али,

Семь ночей и дней в беспамятстве прошли,

На восьмой — Али ногой нащупал дно.

Видит, в чувства приходя, — вокруг темно.

Сотворил Али намаз — и темнота

Разошлась, явив железные врата.

Входит он. Пред ним дворец, а во дворце —

Луноликая с печалью на лице.

Бога молит та нездешняя краса,

Вздох ее взлетает дымкой в небеса,

Где поклон кладет — от слез излитых след…

Это пленница-жена — сомненья нет.

И узрел Али другой дворец-зиндан[77]

С пятьюстами изможденных мусульман.

«О Али, — рыдают бедные, — спаси.

Нам от Дива избавленье принеси!»

«Кто сказал, что я приду?» — спросил Али.

«Мустафа здесь был, — ответствуют они, —

Известил, что ты придешь в урочный час

И, чудовище сразив, избавишь нас.

Здесь была нас ровно тысяча людей.

Ежедневно пятерых сжирал злодей».

Входит витязь во дворец, храня обет.

Див там спит — огромный, словно минарет.

Каждый коготь — с человека, так велик,

Злобою обезображен древний лик.

Голова его — как круглая гора.

Никому вовек не делал он добра.

Выдыхает над собою клубы туч.