Поэзия социалистических стран Европы - [18]

А можно ведь переделать его…»

И он тихонько

запел свою песню,

И жизнь

показалась ему красивой,

и жизнь

показалась ему чудесной,

и он заснул, улыбаясь счастливо.

Но в коридоре

слышны разговоры.

А после — секунда молчанья.

И люди в камеру из коридора

входят, гремя ключами.

Испуганно, глухо

кто-то из группы

сказал ему: «За тобой! Пришли!»

Люди смотрели бессмысленно, тупо

на грязный пол,

на стены в пыли.

А тот, что на койке лежал скорченный,

вскочил, вытирая пот со лба.

И понял:

жизнь — кончена.

Такая судьба!

Но понемножку

человек очнулся.

Страх бесполезен.

Все помрем.

И светлой улыбкой он улыбнулся.

— Идти? —

сказал он. —

Хорошо! Пойдем!

И он широко шагнул из дверей. —

И слышно стало (солдату — солдат)

— Пошли!

Пошли!

Кончать бы скорей:

Здорово ты влопался,

брат! —

Тихий разговор, долгий коридор.

Коридору —

ни конца ни краю нет.

Покуда дошли,

спустились во двор,

видят — уже рассвет.

Человек поглядел, как в зорьке веселой

плескалась звезда на радость себе,

и подумал о горькой своей,

о тяжелой,

о жестокой,

о безглавой

человечьей

судьбе.

— Со мною — кончено…

Сейчас повесят.

Но неужели после меня

не будет жизни

прекрасней песни,

прекрасней весеннего дня?.. —

Он вспомнил песню

эту вот самую

(в глазах у него огонек заблестел).

Улыбнулся — светло и упрямо

и откачнулся, а потом — запел.

Что же, по-вашему,

песня, улыбка —

это истерика? Это отчаяние?

Думайте, думайте!

Ваша ошибка.

Сами вы за нее

отвечаете.

Молча смотрела

трусливая злоба,

ужаса не скрывая,

как твердо построилась —

слово к слову —

песня его

боевая.

Стены тюрьмы

задрожали постыдно,

мрака ночного

бежала орава,

а звездам

все это слышно и видно,

кричат:

«Человеку — браво!»

Дальше было все

как положено:

петлею захлестнута голова,

но вдруг

из губ,

искаженных,

скукоженных,

вырвались песни слова.

Дама выслушала,

руки воздела,

заплакала и закричала:

— Ведь это

совсем другое дело,

да что же вы

не сказали сначала!

Вы так говорите,

как будто бы сами

слышали пение. Это — ужасно!

— Какой же здесь ужас?! —

ответил я даме.

Он пел человека!

Это — прекрасно!

Прощальное Перевод Н. Глазкова

Моей жене

К тебе, как гость нежданный и далекий,

я иногда во сне являться буду.

Не оставляй меня ты на дороге —

дверей не запирай ни на минуту!

Войду чуть слышно, в темноту ночную

взгляд устремлю, чтобы тебя увидеть,

присяду кротко, нежно поцелую

и, наглядевшись, незаметно выйду.

Апрель 1942

Борис Иванов (Болгария)

Манифестация. 1949 г.

«Борьба так беспощадна и жестока…» Перевод Н. Тихонова

Борьба так беспощадна и жестока.

Борьба, как говорят еще, эпична.

Я пал. Другой меня сменил, и… только —

исчезла лишь какая-то там личность.

Расстрел, а вслед расстрелу — черви, —

и все это так просто и логично…

Но знай, народ, с тобой в отрядах первых

пойдем вперед мы в буре необычной!

14 ч. — 23. VII. 1942

Веселин Андреев

^{16}

Гайдуцкие ночи Перевод М. Павловой

Сегодня ночью веселы Балканы —

не спят, гайдуцкой удали дивясь.

Опять поют в землянках партизаны,

пускай воронкой вьюга завилась.

Суровый ветер посылает Вежен.

Вот налетел, завыл и снова смолк,

и все сильней порывы бури снежной,

и, вторя ей, голодный воет волк.

Дрожит от песни тесная землянка

(эх, вольное гайдуцкое житье!) —

бойцы поют о чести партизанской,

о смерти за отечество свое.

И эта песнь перекрывает бурю,

и волка вой, и леса гулкий треск.

Они поют и строго брови хмурят,

и в их глазах все ярче гнева блеск.

Они поют, спокойно улыбаясь, —

что может их на свете напугать?

В боях бесчисленных с врагом сражаясь,

им, смелым, не впервые смерть встречать.

В такую ночь люблю я быть в дозоре,

в ущельях горных слушать ветра вой

и в ночь глядеть, огромную, как море,

любуясь этой дикой красотой.

Раздумье Перевод Б. Слуцкого

Любовь взрывчаткой в тебе залегла

и камень могла бы испепелить!

Но ты ведь жаждешь только творить…

С детьми о сказках говорить…

Но нет у тебя на это прав.

Дети расстреляны. Сёла в дыму.

Ты ждешь в засаде, чтоб вышел враг, —

надо сполна воздать ему.

Это юности нашей дым:

ненависть испепелила.

… А как же иначе мы защитим

то, что сердцу мило?

Баллада о коммунисте Перевод М. Зенкевича

Памяти моего товарища партизана

Стефана Минева — Антона

Сколько его терзали? Ни один не вырвался стон…

Сами губы сказали, выдали имя: Антон.

Выдал им свое имя, неделю молчал потом,

с язвами кровяными тело горело огнем.

«Где же твои партизаны?» Он видел любимый отряд,

глаза как будто в тумане, но тверд его смелый взгляд.

Агент, фашист озверелый, выстрелил, злобно кляня.

Фашисту сказал он смело: «Убийца, стреляй в меня!»

Насыпали в раны соли, как жар горящих углей,

он стиснул зубы от боли, не выдал муки своей.

Фашисты в ярости дикой терзали, били его,

он корчился в муке великой и не открыл ничего.

Вздохнуть он мог еле-еле и вытянулся, недвижим,

враги на него смотрели — и мертвый он страшен им!

«Не человек, а железо!» — буркнул агент-фашист.

И мертвый тихо отрезал: «Нет, коммунист!»

Веселин Ханчев

^{17}

Ленин Перевод В. Соколова

Он должен был возникнуть среди нас.

В такое время должен был возникнуть

и такой:

обыкновенный, как вода и хлеб,

что каждого насытит,

всем пьедесталам мраморным чужой,

глядящий далеко,

в такую даль, что звезды близко;

от быстрого движения истерто

пальто,

пола взметнулась, как крыло.

Неумолим и весел он, как пламя,

что жжет богатые дворцы.