Поэзия социалистических стран Европы - [126]

о, золотой олень мой, синяя даль сквозная!

О, этот плющ зеленый, эта листва резная,

слышу, как твое сердце в полночи застучало!

В росной траве, невеста, в шелесте, в колыханье,

о колыбель колосьев, горных снегов дыханье,

звезд ночных полыханье, алых цветов цветенье…

О, моя светлая родина, прекрасно твое виденье!

«Созрела свобода…» Перевод Н. Горской

Созрела свобода. В саду созиданья

плоды на могучих деревьях поспели.

Колосья ветрам назначают свиданье,

качается мирный рассвет в колыбели.

Рассвет расплескал синеватую краску,

земля после тяжких боев оживает,

с изломанных ребер снимает повязку —

излечит все раны трава луговая.

Врачует болящих трава луговая,

алеют поля от полдневного света.

Вершина соседней вершине кивает,

утесу утес поверяет секреты.

Земля, погляди: в безмятежной светлыни

так молодо вечер струится над нивой!

Печальница наша! Ты будешь отныне

для всех сыновей колыбелью счастливой.

Открытые двери Перевод М. Алигер

Я думаю, и птицы, покидая

свои болота, говорят «прощай»

склоненному немому камышу,

с которого сползает отсвет лета.

Я думаю, деревья, расставаясь,

по-своему прощаются друг с другом,

друг к другу прикасаются ветвями,

прислушиваясь, как шумит река.

А он открыл широко двери дома,

и поглядел на небо, и ушел,

оставив непогашенную лампу

у неподвижных книг и тишину,

клубящуюся смутными тенями.

Ночь, преврати его в угрюмый камень

на перекрестке, под утесом острым,

откуда волчий вой доносится до моря.

Пусть листья падают на этот камень,

пускай их мертвый шелест заглушает

его безрадостную одинокость.

И месяц пусть проходит стороной,

не золотя краев его лучами,

которые в долины льют покой.

Ночь, это сердце преврати в цветок

на склонах гор беспечности его,

куда мои не достигают слезы,

соленые, как водоросли моря.

В холодный остров преврати его,

пусть на его суровые уступы

по собственной охоте не садятся

ни аист, ни серебряный журавль.

Пусть дуют ветры с севера и с юга,

вздымая волны вкруг его мысов.

Пусть вечно простирается вокруг

одно только отчаянье морское.

Тогда я наконец закрою двери

и погашу измученную лампу.

И будет ночь со мной великодушна,

не вспоминая, не напоминая.

Он перестанет жить. Его не станет.

Одна лишь даль протянется меж нами,

как дружеская добрая рука,

заполнив пустоту пространства мирового.

Николай Пирнат (Словения)

Встреча. 1944 г.

Река и море Перевод Б. Ахмадулиной

Он — река, а я — море.

Волненье стремительных вод (это он)

поглотит тишина (это я).

В узком русле бушует,

пробиваясь сквозь тесный каньон,

нетерпенье его,

утомившее кротость мою.

Он — река, а я — море.

Все его — лишь его.

И его корабли — не мои.

Но его корабли окунают в меня якоря,

и матросы садятся к огню,

чтоб плести и выслушивать небылицы.

Эти птицы — его.

Мне не жаль его птиц приютить

в тихих скалах.

Пусть думают скалы,

что птиц отнимают у моря.

Он — река, а я — море.

Что мое — то его. Его воды усилю я солью и синью

и помножу на бурю мою.

И в мятущейся бездне моей обретет он покой.

Восславься день Перевод Д. Самойлова

Восславься день, когда к человеку приидут

древо и зверь, чтоб от него научиться любви.

Восславься день, когда от каждой любви

породятся оратаи земле и морю птицы.

Восславься день, когда цветы и жены

отдадут свой плод мудрейшему садоводу.

Восславься день, когда вместо «злоба»

скажут «любовь», вместо «страданья» — «солнце»!

Словения

Отон Жупанчич

^{128}

Зимняя песнь Перевод Б. Слуцкого

На небе выткут полотно,

чтоб стало беднякам тепло,

прикрыться пугалу велят,

а носачам носы продлят.

Длинен твой нос,

хоть ты и бос, —

свисти им, словно клювом дрозд.

На небе мельницы стучат.

Мукой засыпать нас хотят.

Стелите под нее холсты,

сады, поля, луга, мосты.

Расстелешь холст —

и будешь сыт.

Ох, расстилать спина болит.

Идет небесная гульба.

Дымит ликующе труба,

солома крыш пустилась в пляс,

а с ней и мой пошел бы плащ.

Да нет плаща!

Никто не дал.

Раз так — на все б я наплевал.

Реквизиция Перевод Б. Слуцкого

Ночью — еще петухи не кричали —

трое с винтовками в дверь постучали.

— Во имя бога-отца,

давайте парного мясца;

во имя бога-сына —

вина и по кругу сыра;

во имя святого духа,

хлеба пеки, молодуха!

Что эти трое сказали —

без разговору им дали.

Солнце еще не выползло,

а все, что велено, выполнено.

Только хозяин молчит, не глядит.

Верно, в печенках все это сидит.

— Во имя троицы пресвятой,

телегу, хозяин, скорей приготовь.

Коней выводи,

подарки грузи

и поскорее гони, вези

в зеленый лес, куда бог велел, —

нашим ребятам пост надоел!

— Так вот оно как! —

отвечает бедняк

и зовет детей: —

Во имя чертей,

положите им еще каплуна,

цыпленка, и баклагу вина,

и пирога положите свежего,

во имя домового и лешего!

Погнал коней вперед,

А вся телега поет:

— Гей, лес зеленый, кончай свой пост,

хозяин попить-поесть привез!

Изгнаннику Перевод М. Зенкевича

Все по-осеннему — листва, и птицы,

и дождь, и сумерки, и снег, и лед,

вдруг ярким солнцем озарились лица,

и воздух полон песен, жизнь цветет.

Разбиты все надежды, нет отрады,

в изгнании влачатся мрачно дни,

но слышишь: «Наши там поют бригады!»

Восстань и воздух родины вдохни!

Апельсин Перевод Л. Мартынова

Падал, упал

золотой апельсин

в девичий фартук.

Кто уронил

золотой апельсин

в девичий фартук?

Кто потихонечку

сзади подкрался;

чьи прикоснулись к очам ее

пальцы?

Кто там? Мой милый!