Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв. - [26]

Как будто он кого зовет.

11

Вот затряслася вся гора:

Зевес на печке шевельнулся,

Зевнул, и смачно потянулся,

И гаркнул: «Есть давно пора!»

Пригожая девчина Геба[46]

Горелки в чарки налила

И, каравай пудовый хлеба

Принесши — бряк серёд стола!

Вот со всего собрались неба,

Как тараканы возле хлеба,

Уселись боги вкруг стола,

И лакомые яства Геба

Таскать из печи начала.

12

Сначала подала капусту,

Потом со шкварками кулеш,

Крупеню, сваренную густо,

На молоке, — бери да ешь!

Кисель со сливками студеный;

Из каши сало аж текло,

Да и гусятины пряженой[47]

Изрядно каждому пошло.

Как принесла она колбасы,

Блинов овсяных в решете, —

Так захотелось есть Тарасу,

Что забурчало в животе.

Тянуть горелку боги стали,

Из бочки в чарки так и льют;

Подвыпив, песни заорали, —

Все, словно в кабаке, поют.

Такие Бахус[48] пел припевки,

Что невозможно повторить;

И даже застыдились девки, —

Такое стал он разводить.

Зевес так сильно нахлестался,

Что носом землю чуть не рыл,

Глаза прищурил, и качался,

И словно что-то говорил.

Хоть не мое то, правда, дело,

Любил — тут нечего скрывать —

Он грешное потешить тело

И на досуге погулять.

13

Но боги все-таки устали,

Когда наелись, напились.

Тут вдруг на дудке заиграли;

Плясать богини принялись.

Платочек в руку взяв, Венера

Пошла метелицу скакать.

Статна, осаниста, — примера

Такой красы не подыскать.

Пышна, румяна, круглолица,

Глаза — быстрее колеса;

Как жар, пылает исподница,

Вся в лентах толстая коса.

Хвативши чарочку горелки,

Амур еще повеселел, —

Играть он начал на сопелке

И девкам стройно песни пел.

Нептун с пригоженькой наядой[49]

Пошел вприсядку казака;

Как видно, у седого гада

Кровь, как у молодца, жарка.

А старый хрен Юпитер с Вестой[50]

Пошел отплясывать — да как —

Ну впрямь жених перед невестой,

Заткнувши руки за кушак.

А тут и Марс вошел в охотку,

Сапог он, видно, не щадил:

Он с нимфами скакал до пота,

Играл, смеялся и дурил.

И каждый бог так расплясался,

Что невозможно удержать,

А кто горелки нахлебался,

Того под лавку клали спать.

14

Как заиграл дударь плясуху,

Тут наш Тарас не утерпел

И с лавки он, что было духу,

Скакать по хате полетел.

Такое он порой отхлопнет,

На удивленье всем богам:

То он присвистнет, то притопнет,

Пойдет вприсядку тут и там.

Глядел Юпитер, и дивился,

И в лад с дудой в ладоши бил.

Потом к Тарасу протеснился

И так его остановил:

«Да ты откудова, приятель?

Зачем явился на Парнас?

Ты кто такой? Ты не писатель?»

«Нет, мой панок! — сказал Тарас.

Я полесовщик с Путевища.

Чуть свет сегодня со двора.

Добрел досюда, лесом рыща,

Да и домой уж мне пора.

Уважь меня, паночек, лаской:

Нельзя ль домой меня провесть?

Ходивши по горе Парнасской,

Мне больно захотелось есть…»

15

«Кивнул Зевес, и мигом Геба

Похлебки в миску налила

И добрую краюху хлеба,

Сказавши: «Ешь», — мне подала,

Похлебки досыта наевшись,

Поклон отвесив всем вокруг,

Я, за плечи кошель надевши,

Собрался уж идти, как вдруг

Меня зефиры подхватили,

Кто за руку, кто за кушак,

И, словно птицы, потащили

Чрез весь Парнас, да шибко так.

Несли на крыльях, будто ветер,

И прямо принесли в наш лес.

Гляжу: уже, должно быть, вечер

Вон месяц на небо полез…»

С тех пор Тарас уж не гуляет

Чуть свет, как прежде, по лесам,

И людям добрым не мешает

Таскать лесины по ночам.

Так вот что видел наш Тарас,

К богам взобравшись на Парнас,

Он мне все это рассказал,

А я в тетрадку записал.

1836–1842

Неизвестный автор (1-я пол. XIX века)

5

Разговор Данилы со Степаном Перевод Ю. Петрова

В ясный день погожий, в праздник это было,

Под забором сели Степан и Данила,

И ну горячиться, и ну волноваться,

Как жить дальше будем и что может статься.

Мол, народ толкует на всем белом свете,

От попов услышав про новости эти,

Что придет, мол, скоро воля в села наши,

Только вот с панами враз не сваришь каши;

Что крестьянам нужно, то панам не мило,

Словно к черту в пекло, зря уходит сила.

Царь указ напишет, а они виляют,

Стакнутся, споются, царю отвечают:

— Государь великий, что же это будет?

Мужику дать волю — он себя погубит.

Мужикам без пана жить в миру негоже,

Перебьют друг друга — сохрани нас, боже!

Ими править нужно крепкими вожжами,

Да чтоб тут же, рядом, батоги лежали.

Коль не настращаешь хамов барской силой,

Перебьют друг друга — господи, помилуй!

Видит бог, без водки не живется хамам,

А без бар не сладишь с пьяным да упрямым.

Ведь когда напьется — колом драться станет,

А дети-то плачут — хлеба ни куска нет.

А под господами хам не загордится,

Даже и не битый — вдоволь надрожится,

Потому что знает: барин спросит строго;

Без пана от хама не дождешься прока!»

Вот, друзья, как баре врут да подвирают,

Пред царем поклепом, грязью нас марают.

Как от кости в горле, пану будет больно,

Если жить мы станем хорошо и вольно.

Врет на хама барин, как хочет, так хает,

Царь панам-то верит, да еще их хвалит.

А мы, братья, терпим горькую неволю,

Житье проклинаем, сиротскую долю.

Правда, что не знали ни отцы, ни деды,

Чтоб мы не терпели от барина беды;

Но расклад сегодня дедам не знакомый —

В ходу не сермяга, а сюртук суконный.

Треснут баре, лопнут, знать мы их не будем,

Царь поверит добрым, справедливым людям.

Мужику бы волю под рукой единой,

Да чтобы не смели звать его скотиной!

Да, Степан, дождемся, будут перемены,

Баре тебе скажут: «Господин почтенный!»