Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв. - [28]

Марыся чернобровая, голубка моя!

Куда же делось счастье, где радость твоя?

Все сгинуло, как не было, прошло, миновалось,

Одна горечь горькая на сердце осталась.

Уж раз за нашу правду всевышний карает,

К предвечному престолу идти повелевает, —

Пойдем, но только правды своей не теряя,

Пусть лучше не видать нам ни счастья, ни рая!

Не плачь, не кручинься, на кару не сетуй,

То воля господня, смирись с волей этой;

А вспомнишь меня — обо мне помолися,

А я с того света отзовусь, Марыся.

Так здравствуй вовеки, мужицкий Народ мой!

Дай бог тебе жизни счастливой, свободной,

И помни про Яська, погибшего брата,

Про Яська, что умер за правду когда-то.

А уж если слово превратится в дело,

Тогда сам за правду выступай смело,

Потому что с правдой пристойно быть людям.

Дождешься, Народ мой, — свободными будем.

Франциск Богушевич (1840–1900)

^{25}

Смычок Перевод А. Тарковского

Ой, дайте, друзья,

Мне смычок такой,

Чтоб, — хоть сгину я, —

Пел смычок живой.

Чтобы голос тот

Целый свет будил,

Где народ живет,

Где когда-то жил.

Если дуб смычком

Трону вековой,

Темный лес кругом

Запоет трубой,

Той, что божий люд

В наш последний час

Позовет на суд…

Позовет и нас.

Если вдруг смычок

Тронет ель одну,

Я в бараний рог

Синий бор согну.

Чтоб проснулся он,

Чтоб пел и рыдал,

Чтоб наш плач и стон

В том бору стоял.

Березку слегка

Тронул бы смычком, —

Плакала б века

Вместе с мужиком.

Чтобы листья в лад

Зазвенели бы.

И звончей щеглят

Зашумели бы.

Если тем смычком

Чуть кремень задеть, —

Встанет дым столбом,

Камню — не стерпеть!

В щебень да песок

Он распался бы,

Только пел голосок,

Надрывался бы.

Чтоб услышал всяк

Да и пожалел,

Твердый бы размяк,

Мягкий разомлел.

Ох, когда б смычком

На сердцах играть!

Хоть сгинуть потом,

А голос подать!

Колыбельная Перевод С. Маршака

Спи сыночек, люли-люли.

Наши курочки заснули,

Задремали и цыплятки,

Спят под крылышком хохлатки.

Отчего ж тебе, сыночку,

Все не спится в эту ночку?

Может, вырастешь ты паном

Аль великим капитаном,

Позовешь на новоселье, —

То-то матери веселье!

В красный угол гостью просят,

Хлеб и соль ей сын подносит,

Ручки-ножки ей целует,

И ласкает, и милует.

Перед всем честным народом

Угощает крепким медом,

Да лепешками из мака,

Да горячей верещакой[51].

Спи, сыночек, люли-люли.

Куры с вечера уснули.

Спи и ты, родимый, сладко.

Хоть я бедная солдатка,

А любой, узнав о сыне,

Предо мною шапку скинет.

Спи, родимый, люли-люли.

В гнездах ласточки уснули.

Отчего ж тебе, сыночку,

Все не спится в эту ночку?

Может, вырастешь ты паном

Аль великим капитаном.

Станешь ты чинить расправу,

Наживешь худую славу.

Будет смертушки убогий

Для тебя просить у бога.

Спи, сыночек, люли-люли.

Петухи давно уснули.

Мать придет к сыночку в гости.

Он велит ей бросить кости,

И пойдет она дорогой,

Одного прося у бога:

Чтобы ей забыть о сыне

И не знать, когда он сгинет!..

Спи, родимый, люли-люли.

Наши курочки уснули.

Ой, не будь ты лучше паном,

Ни великим капитаном,

Будь чем мать тебя родила,

Чтоб я в гости не ходила, —

Век с тобою вековала,

Вместе горе горевала.

Спи, сыночек, люли-люли.

Куры с вечера заснули.

Задремали и цыплятки,

Спят под крылышком хохлатки.

Янка Лучина (1851–1897)

^{26}

«Не я пою, — народ божий…» Перевод С. Маршака

Не я пою, — народ божий

Придал песне лад пригожий.

Со своей землей родною

Цепью скован я одною.

Скован с ней по доброй воле, —

Будь то в доле иль в недоле.

Если где случится горе,

Плачет сердце, братьям вторя.

Слышу ль радостные вести, —

Рад и я с народом вместе.

Шлет мне весть любая хата,

Говорит мне сердце брата.

Радость, счастье, грусть людскую

Глубоко в груди ношу я, —

Пусть взойдут весною ранней,

Точно травка на кургане!

Весна Перевод Вс. Рождественского

Люди молвят: «Весна». Пишет так календарь.

Разве это весна, коли двор побелел?

Зря готовишь соху в эту слякоть и хмарь.

Да и аист, как на смех, сюда прилетел.

Журавли уж летят с криком звонким своим,

Юг покинул кулик, чайка где-то кричит.

Только ветер все бьет по полянам пустым.

«Еще лету не быть!» — стон повсюду стоит.

Ой ты, доля моя! Ты — как эта весна,

Не приходишь ко мне, хоть давно бы пора.

Чарку горя, как пил, так и пью я до дна,

И заря не горит, только брезжит с утра.

Где же ты? Отзовись! За тобой я пойду,

На край света пойду. У какой ты межи?

Отзовись соловейкой в зеленом саду,

Ясной звездочкой глянь. Где ты, доля, скажи?!

Адам Гуринович (1869–1894) Переводы Ю. Петрова

^{27}

«Что за голос, тоскливый и звонкий…»

Что за голос, тоскливый и звонкий,

Облетел все поля и леса,

Поднялся над родимой сторонкой

И со стоном ушел в небеса?

Может, ветер рокочет унылый,

Может, старые сосны скрипят,

Может, совы — спаси и помилуй! —

На погибель кому-то кричат?

Может, мать над могилой рыдает,

Где лежит ненаглядный сынок,

Может, девушка к богу взывает,

Потерявши заветный венок?

Стон звучит, как набат, — это значит,

Что он грудью рожден не одной:

Весь народ наш в отчаянье плачет

Над несчастной своею судьбой.

Руки сильные есть, и охоты,

Чтоб трудиться, хватало всегда,

Да нигде не найти нам работы,

Нет ни хлеба, ни соли — беда!

Мало деды оставили наши,

Поделили наследство сыны,

И сегодня всего нашей пашни —

Два шага ширины и длины…

«Нас калечили паны…»

Нас калечили паны —

Их дворянством звали —

Нынче сукины сыны

Нас за горло взяли.

Что есть этот, что был тот —

Никакого толка,