Поэзия - [49]

Для современного поэта важно, чтобы описываемое им пространство не складывалось в единую картинку, поэтому оно часто задается мелкими деталями, которые выглядят разрозненными фрагментами действительности. Именно стихотворение может породить ощущение расширения, раскрытия или закрытия пространства, свободного изменения размеров, расстояний, масштабов.

Определенные поэтические пейзажи могут ассоциироваться с теми или иными традиционными жанрами: например, кладбище (чаще сельское, как у Василия Жуковского) — типичный пейзаж элегии. Разные пейзажи (пространства) осваиваются разными направлениями и течениями: романтическая поэзия изобилует морскими, горными пейзажами, изображением экзотических путешествий, футуристы исследуют и воспевают большой город с его небывалым размахоми торжеством техники, а поэты Лианозовской школы переносят поэтическое действие в пространство неблагополучных пригородов Москвы.

Некоторые пространства мыслятся как непреложные атрибуты субъекта: например, если поэт изображается пророком, то он, как у Пушкина в стихотворении «Пророк», закономерно оказывается в пустыне (и в этом случае часто воспроизводится традиционная библейская символика).

Благодаря обширной традиции описания сходных пространств в поэзии сложились определенные стереотипы описания или понимания того, что такое море, степь, дача, и некоторые читатели ожидают появления таких привычных описаний. Поэтому многие современные поэты отказываются от чистых описаний пространства или пытаются нарушить автоматизм их восприятия. Эти поэты больше не мыслят пространство как пейзаж, как то, на что надо смотреть, что надо созерцать.

Особенно резкое отторжение и у современного поэта, и у современного читателя вызывает клише «родного пейзажа», когда подразумевается, что пространство определенного типа («русское поле», лес с «русскими березками») в наибольшей степени связано с особенностями национального характера, а потому к нему необходимо постоянно возвращаться. Уже в поэзии первой половины ХХ века это клише вызывало усмешку:

             ***

И не отзываются дрожью

Банальной и сладкой тоски

Поля с колосящейся рожью,

Березки, дымки, огоньки… [146]

Георгий Иванов

Для современного поэта и читателя изменилось само представление о том, что свое, а что чужое. Если Лермонтов противопоставляет свою северную «сосну» чужой южной «пальме» (подразумевая, впрочем, их взаимное притяжение, а не отталкивание), то в эпоху глобализации расстояния сократились и пальмы перестали быть экзотикой. Но и «сосны» не столь уж характеризуют пространство современного человека, для него город — более привычная среда обитания. Оттого что мы изобразим березки, поля и речку, написанное не станет русской поэзией или поэзией вообще.

У больших поэтов даже то, что можно принять за простое изображение, при внимательном прочтении оказывается чем-то бо́льшим: так, любимые слова Геннадия Айги — лес, поле, но было бы упрощением объяснять их деревенским происхождением поэта. Поле — это сложнейшая поэтическая категория, соединяющая физическое и интеллектуальное пространство. На примере поля у Айги видно, что обращение к природе родного края ничего не дает само по себе, если оно не предполагает пристального внимания к устройству всего мира.

Некоторые пространственные характеристики можно назвать поэтическими константами, они мигрируют из стихотворения в стихотворение, из времени во время, из страны в страну, из поэтики в поэтику, каждый раз осмысляются заново. Такие слова — это зеркало, дождь, снег, небо и другие.

Снег и дождь в поэзии — не просто изображение природных явлений, поэты чутко улавливают способность этих слов создавать объемное пространство в стихе. С другой стороны, такие слова, как здесь, тут, там (как и сейчас, если мы говорим о времени), необязательно должны относиться к месту, где поэт пишет стихотворение.

Читая стихотворение, можно помещать себя в иное пространство или, наоборот, воспринимать здесь поэта как здесь того места, где находится читатель. Противопоставление здесь и там может быть и более абстрактным. Здесь может относиться к внутреннему пространству текста, поэтическому миру, а там — к взаимоотношениям поэта с внешним миром. В романтической поэзии здесь и там противопоставляют повседневный мир и мир идеальный (историю или экзотику). У символистов здесь — это мир видимый, зримый, а там — мир незримый, но неизменно присутствующий.

Пространству сопутствует движение. Существует даже теория о том, что поэтическое вдохновение часто появляется тогда, когда осуществляется успешное движение (во время прогулки, поездки на машине, полета в самолете и т. д.). Поэтому в классической поэзии очень популярен мотив дороги, пути (тютчевское «Вот бреду я вдоль большой дороги.», пушкинская «Зимняя дорога» и многие другие). Но поэт способен двигаться, физически не сдвигаясь с места, когда движется его взгляд или предметы движутся вокруг него.

Пространство, может быть, даже больше, чем время, связано с ритмом стиха и ритмами тела. Ритм может пониматься как «вышагивание» стиха, так что внутреннее пространство стихотворения соотносится с внешним пространством, а произнесение стихотворения (в том числе и «про себя») — с телом шагающего субъекта. Пионером такого понимания пространства был американский поэт Уолт Уитмен, один из родоначальников современной поэзии: