Поэзия - [47]

Регулярное выражение религиозной идентичности в поэзии нередко связано с тем, что поэт становится активным участником религиозных институтов или даже служит в них. Так происходит и в поэзии двухтысячных, в которой новая православная идентичность возникает в стихах священников Константина Кравцова и Сергея Круглова.

Другие виды религиозной идентичности в русской поэзии выражены не так отчетливо. Поэты, которые обладают мусульманской идентичностью, зачастую предпочитают использовать для своего творчества другие языки, языки классической мусульманской учености (прежде всего арабский и фарси). Но и на русском языке встречаются примеры выражения мусульманской идентичности в поэзии — например, в некоторых стихах Тимура Зульфикарова и Шамшада Абдуллаева (хотя и в этих случаях трудно различить мусульманскую идентичность и ощущение принадлежности к арабо-персидской культуре, не сводящейся к одной лишь религии). Еще одна традиционная религия, иудаизм, в русской поэзии возникает по большей части как одно из проявлений этнической идентичности (6.5. Этническая идентичность) — и лишь у очень немногих авторов это проявление выходит на первый план, как у Ильи Риссенберга. Парадоксальную двойственность религиозной идентичности можно видеть в стихах Вениамина Блаженного, основу которых составляет христианское представление о Боге как милосердном искупителе, но в этот контекст постоянно вмешивается важный для иудаизма мотив несогласия человека с Богом, требование большего милосердия.

Читаем и размышляем 6.7

Вениамин Блаженный, 1921-1999

                     Блаженный

Все равно меня Бог в этом мире бездомном отыщет,

Даже если забьют мне в могилу осиновый кол…

Не увидите вы, как Спаситель бредет по кладбищу,

Не увидите, как обнимает могильный он холм.

— О, Господь, ты пришел слишком поздно,

                                                  а кажется — рано,

Как я ждал тебя, как истомился в дороге земной…

Понемногу землей заживилась смертельная рана,

Понемногу и сам становлюсь я могильной землей.

Ничего не сберег я, Господь, этой горькою ночью,

Все досталось моей непутевой подруге — беде…

Но в лохмотьях души я сберег тебе сердца комочек,

Золотишко мое, то, что я утаил от людей.

…Били в душу мою так, что даже на вздох не осталось,

У живых на виду я стоял, и постыл, и разут…

Ну, а все-таки я утаил для тебя эту малость,

Золотишко мое, неразменную эту слезу.

…Ах, Господь, ах, дружок, ты, как я, неприкаянный нищий,

Даже обликом схож и давно уж по-нищему мертв…

Вот и будет вдвоем веселей нам, дружкам, на кладбище,

Там, где крест от слезы — от твоей, от моей ли — намок.

Вот и будет вдвоем веселее поэту и Богу…

Что за чудо — поэт, что за чудо — замызганный Бог…

На кладбище в ночи обнимаются двое убогих,

Не поймешь по приметам, а кто же тут больше убог. [44]

27 декабря 1976

Сергей Круглов, 1966

                  Процесс

Церковные старосты, цитируя мистиков,

Имеют поймать еретиков с поличным.

Еретики, цитируя тех же мистиков,

Норовят подсыпать старостам в молоко пургену

(Если пост — то молоко, разумеется, соевое).

Процесс так разросся,

Что папки с делами заняли две трети помещений

Епархиального управления. Что-то будет.

Мистики — те молчат. Они знают:

Как бы ни повернулось дело,

Все равно именно им придется за все ответить.

Как дети под дождем, стоят они молча)

Когда семью выгнали из дома,

А взрослые, поклявшись мстить, ушли в горы). [178]

Константин Кравцов, 1963

            ANTIФΩNOΣ

^{…как бы игра Отца с детьми}

^{О. М.}

— И не забудь, что филолог

по определению друг — òφιλος, —

о друзьях же Своих

так говорит божественный Логос,

так Он сказал в одном из апокрифов,

в Одах Соломона: И Я услышал голос их,

и положил в сердце Моем веру их,

и запечатлел на главах их имя Мое,

ибо они — свободны, и они — Мои

— И не забудь: безначально оно, безначально

и потому бесконечно, таинство как бы игры́:

во свете Его невечернем — вечери наши,

и здесь — в свете белой часовни луны:

свете, светящем во тьме над кремнистым путем,

вдоль которого высоковольтная линия

тянется через иссохший Кедрон    [173]

Тимур Зульфикаров, 1936

                   Вестник

Дервиш в зеленом дряхлом нищем забытом бухарском

                                                       чапане и белой

покосившейся слезной дряхлой рухлой чалме сходит

с Тянь-Шанских гор и идет ко мне по брегу Иссык-Куля

ступая босыми желтыми абрикосовыми ногами

        в зарослях эфедры облепихи барбариса терескена

Он вестник

Он несет страшную весть

Я чую по его дряхлому чапану по его слезной забытой

            чалме, которую уж никто в Азии моей не может

                                                  сотворить слепить

Он несет страшную весть

Я чую по его нищим голым ступням что уж не боятся

                                                      колючек янтака

Я вижу по его хищным глазам в которых трахома тля

Тогда я бегу бегу бегу по брегу Иссык-Куля прочь от него

Но он яро летуче бежит за мной вслед и настигает меня

                                                              и кричит:

Умерла умерла умерла

Но я бегу от него прочь

Но он кричит: Умерла умерла умерла

Кто умерла? мать? жена? дочь? сестра?