Поэзия - [12]

То, что испугавшись выключателя,

скроется и больше мне не встретится.

Не бойся. Не визжи. На стол не прыгай.

Это просто карликовый тигр

воспоминаний, жвала навостривший,

паутину в туалете свивший.

Бесполезно плакать в коридоре —

встань к окну, и ты увидишь море,

огненное и бесформенное.

Первый день Содома,

первый день Гоморры.

«Это еще не ненависть: так, лишь вспыхнула спичка…»

это еще не ненависть: так, лишь вспыхнула спичка,

выхватив из темной комнаты два безликих лица

плачущие, звериные, не знающие, какого черта ради

они глядят и дышат одно в другое

это еще не ненависть: легкий зуд на шкуре огромного

черного животного,

лижущего лоно той, которой мы страшно боимся,

будучи ее сторожами и кормилицами

это еще не ненависть: случайная пощечина

в ресторане,

после которой, как это ни странно, все остается

по-старому,

и те же босые желания, спрятавшиеся

под диванами —

босиком по грязному полу

это еще не ненависть: только легкое брюзжание

перед иконой, смысл которой еще не осознан

это скитания в темных лесах подсознания,

нечто неосязаемое

это еще не ненависть: только лишь вид бурления

некой вязкой жидкости,

вечное промедление

это — словно где-то на помойке

среди банок консервных зачинают дитя

и на этой помойке пробуждается жерло вулкана

Поминки по упоению

босоногое упоение отыскивает осколки стекла

кровяные прожилки стопу в лепесток превращают

расцветает нога и испугано вьется поломанным

стеблем

(черный траурный бархат на листьях

молчащей в тени неизвестной травы)

мы его пригласили на праздник вчерашний,

но прогнали, как только дождались зари

серая завязь утра расступились, дорогу ему уступая,

и пошли мы печальной дорогой, где лезвия стеблей

скрежещущих безустально точит тростник

мы не знаем причины, но, верно, оно забежало

случайною гостьей

и потребность в себе не прочло в наших

бесплодных глазах

…и рыдай, и стенай, и страдай!

но не смей страстно клясть.

Что в проклятьях на голову синюю Неба,

если мы не сумели (и вряд ли сумеем)

любить?

если мы в грязь втоптали путеводную нить

только лишь потому, что она не была золотая?

Ад воров

Сухая пыль поддерживает свод.

Палящий зной заносит молот

на воду хрупкую в оправе тростников.

Пути воров приводят в этот ад:

здесь нечего украсть и не к кому взывать.

Звенит в отчаянье качнувшееся лето

на скользкой кромке исполинских вод,

и отражаются в воде кометы,

пророчащие предпоследний год.

Возьми за воды свой народ!

Но было время водам расступаться,

когда тяжелый караван мог проскользнуть.

Теперь преследователь совместился с жертвой.

И некуда бежать. И от кого бежать? Забудь…

У края вод собрались воры.

Чужую боль, любовь чужую

опустошая как карман,

надеждам пели аллилуйю…

Но ремесло сломило волю.

И все осело в легких памяти, как пыль:

и тонкие и хрупкие богини,

дожди, прижавшие своим расстрелом к стенке,

спокойный сон на пламенной росе.

Вся пыль на полке памяти осела.

Весь прах отдать?! Карманы вывернуть и этим

искупленье и облегченье приобрести?!

И легкими как луч преодолеть

бескрайнее пространство?!

Но черви с неотступным постоянством

желают неотступно руки грызть.

Не утешайся тем, что это — месть.

Месть — преходяща. Ад пребудет вечно

С тобой — когда в тебе уже он есть.

Когда в себе его взрастил беспечно.

«Бессонны очи пустоты…»

Бессонны очи пустоты;

Ей, не наполненной смятеньем,

Век простоты быть воплощеньем,

Не зная прелесть простоты.

Ей — вечно к призракам на грудь

Склоняться головой пустою,

Век вслед за смутною толпою

Фантомов выбирая путь.

И, пролетая сквозь года,

Сама себе лишь интересна,

Всепожирающая бездна

Любви не встретит никогда.

«По водам призрак снова вынудит ступать…»

по водам призрак снова вынудит ступать

туда, где каждый шаг за чудо

почтут немые обитатели глубин

и сердцу снова нужен господин,

чтобы продать его, как продавал Иуда,

и отрицать его и, низведя в ничто,

остановиться перед выбором великим,

вновь обратившись просветленным ликом

туда, где чувства новые и новые молитвы

заставят снова буйствовать его.

Потоп

набросил небосвод на лица жертв свой плащ,

и снизошла вода на крыльях грома

в хрустальных змеях струй

прозрачными ногтями

вцепилась в листопад

— и порвала листву

и заметалась с плеском под ногами

язык ее слизнул все краски с улиц

и растворил в гортани пенной слюнкой

чудовище воды подмыло стены

— и погналось за собственным хвостом

спокойствие!

поближе к сердцу жарко

копченых языков огня не жалко

шипят желанья на сырой траве

и так прозрачна, лжива и доступна

сухая страсть в объятиях воды

Второй потоп

наполнен, уходящий тяжестью в песок,

ты попрощался с поздними цветами,

с камнями, где вскипает очиток

стекают слезы с глаз, ресничными зонтами

прикрывшими весь череп, и встает

надбровие рыдающим цунами

и пережить возможно ли потоп,

когда ковчег былым столь перегружен

и флаг разорванного неба хлещет топ?

о той, об этой вспоминая, этим

себя отдать пытаясь — кто мог знать,

что содержание, расплесканное летом,

оборотит поток воспоминаний вспять,

и вряд ли удается рассказать

о мелодичности однообразных дней

тоскливых,

коктейле неба с желтою оливой,

о том, что составляет в целом

неповторимость человека,

о прищуре

глазного уголка

пленительного ящера горы

все рассказать, особенно когда

ступня предгрозовая тишины

зависла над заброшенным селом, и струйки