Поэзия - [11]

в зеленом зеркале стонущем,

нелепым пеплом ярости,

плевком разъяренного гнева

И те, кто на берег выплыли,

уже почти растворившиеся,

кидали ему с их облака

небес спасательный круг.

В зеленые воды страха

входили глупые женщины,

взвизгивая от удовольствия,

пробуя воду ногой.

В этой визжащей массе

нелепо пловец барахтался,

укутан водой, как Истина,

в воде, словно Ложь, нагой.

Ах, быль, разновидность небыли!

Пловец, разновидность тонущего!

Нашей борьбы с океаном

нелепая подноготная…

Плакали глупые ивы

в зеленые воды страха,

падали спелые слезы —

универсальное рвотное

Ложе

А тени скрадывают тени

И лунных дисков на воде бобы —

Плоды чудовищных растений,

Корм пастырям, ушедшим во гробы.

Акриды с диким медом и мокрицы —

В сиянье глаз пред балдахином дань

Хитином ослепляюще искрится

И освещает синюю елань.

Фиалковые лица ослепленных

Животворят сияющий покой.

Живую дань Царь Насекомых

Берет дряхлеющей рукой.

И мы пришли, два локона сиреньих,

Уступленных прибрежным валунам;

Два листика, дрожащих в опасенье

Прервать счет гипнотическим слонам.

Слонов считали, потому что сонно

Все плавало вокруг, а спать мы не могли,

Взволнованные плеском патефона

Пруда округлова с лучом вместо иглы.

И чуялось, что Царь придет внезапно,

Узнав, что ложе узурпировано вдруг,

И горизонты вмиг захлопнуты капканом,

Мы сбавим ожиданье хищных рук.

И мы спешили, заплетая ноги

В косу Лилит, успеть познать ночлег,

Пока нам не швырнули громы боги,

Как будто на спину холодный снег.

А ведь сейчас, в плачевное мгновенье,

Когда поднялись груди-жемчуга,

Арена боя в чудном мановенье,

Наставит миру карликов рога.

И предводитель карликов, Царь Муший,

Сам Бель-Зибаб, швырнет нас от грудей,

К комедии, известной под названьем

Истории Трагической Людей.

30.07.1978, с. Ловозеро

«О эльфы! Лица, стиснутые рамками…»

О эльфы! Лица, стиснутые рамками

Моих мир искажающих очков;

Изгнанье беса радости из радуги

Мишени концентрической зрачков.

Они тебя вели сквозь мятый папоротник

И берегли от змей в малине, только где,

Как к ягоде, к ноге влекущей маленькой,

Браслет из раковин на золотой ноге?

И прозябали мы в своем неведенье,

А эльфы волокли речной браслет,

Туда, где мы бывали не последними;

В овес, в крушину, в ежевику, в бересклет.

В траву бросали смятую, где помнили

Травинки тяжесть двух гранитных тел,

Где все увидели глаза росы, где пролили

Молочный сок, и очиток, и чистотел.

И в раковинах, что травою тронуты,

Уста песка детей произвели:

С глазами желтыми, увенчанных коронами,

Вооруженных памятью золы,

Золы сожженных дней, бескрайних гарей, пустошей,

Сердец разбитых и твоей любви:

Твой пот стал кровью величавых юношей,

Зубами стали ссадины твои

Те ссадины, что никакие грешные

Не сделали б, ни шиповатый лес,

А выскребло в лодыжках путешествие

По битому стеклу твоих небес.

Чудовищно огромные, прекрасные,

Они под утро вышли из лесов

И мерно шли дорогами опасными

Все дальше, прочь от наших слов и снов.

Чтоб нас сберечь, в траве лежащих сутками,

Они причину уничтожить шли

Тех бед, что предвещали бедным путникам

Горгоны волосы из-за холмов вдали.

И мы, родители, не слышали о каре,

Постигшей чорта на холмах вдали,

И белое, лишенное загара

Цвело кольцо на стебельке ночи.

И мы в ночном дыханье не слыхали

Звучанье битвы: утренний наш слух

Лишь звон жары и луга наполняли,

Жужжанье то ли эльфов, то ли мух.

23.07.1978, с. Ловозеро

Дом палача

что больше выжимает слез из век тряпичных?

руки тех рек, к которым вновь нельзя вернуться

и мы потеряны в кустарнике когтистом

дрожим и падаем, бежим на огонек

как страшно, если лист в лицо ударит —

зеленая пощечина из тьмы!

деревья вынут корни из земли,

обуют их и двинутся в дорогу,

чтоб скинуть иго человека

недолговечное: его поглотит лес

все потому, что провели мы детство

в библиотеке пыльной,

во дворе хромого Дома Палача,

к которому не приближались

благопристойные

и эта щель в стене, и дачный флирт,

и лень в тоскливый полдень, и девчонка,

ведущая, как тропка, в луговину —

все обернется против нас

ты помнишь: она купалась голая в реке,

и этот знойный луг ты проглотил,

как горькую пилюлю самосознанья

и фатальности кончины

под шпагой леса, сдвинутого вдруг

и недоноска с воинством зеленым?

а ей уже за двадцать было,

порочность обещала целый мир…

но как ты равнодушен был!

и только тихо удивлялся,

что речка вылилась из берегов —

так много было в этой женщине

напева пеночек и плеска

О Дома Палача тоскующие дети!

«Просыпаясь между двух тел…»

просыпаясь между двух тел —

теперь уже вне гравитации

плавая и растекаясь

над расколотым мрамором

собственного изваяния

просыпаясь между двух тел —

не в силах пить гнилую воду

в стеклянной поллитровой банке

и даже не нуждаясь в ней

и ни в чем — кроме пламени и полета

просыпаясь между двух тел —

ты еще не понимаешь

что создал Новый Запрет

из невинности девичьего бунта

и что он готов вырасти в Ветхий Завет

«Здравствуй, то, что за закрытой дверью…»

Здравствуй, то, что за закрытой дверью,

то, что встретит в сумерках прихожей,

спрятавшись в пальто не первой молодости,

уцепившись за рукава бесформенные.

Сладкая тревога в гардеробе.

Платья смущены его присутствием.

То один карман, то другой оттопырится,

колыхнутся деревянные плечики.

Здравствуй, то, что под диваном выцветшим.

То, что под разбитой пепельницей.