Поэзия английского романтизма XIX века - [59]

Скажи, почему ты бредешь без фаты

И бьешь себя в грудь так неистово ты?»

«О, горе мне, умер бесценный мой сын,

Отрадой души моей был он один,

Фату разорвала в смятении я,

Душа осиротела моя.

О, горе мне, сын мой безвинно убит,

И ярость во мне, не стихая, кипит!

К реке по тропе он спокойно сходил,

А там затаился злодей-крокодил.

О, горе мне, мальчик не чуял беды,

К реке он спустился напиться воды,

Но подлый убийца из-за куста

Свалил его наземь ударом хвоста.

Возьми меня в лодку, помощником будь,

Пешком одолеть не под силу мне путь:

На Остров меня отвези, молю,

К их крокодильему Королю.

Крокодилополь[220] заброшен — там

Он уже более не султан,

И все-то владенье его — река

Около Острова Тростника.

Там дни он проводит в рвенье святом —

Молитвою занят он и постом,

На все благодать изливая окрест,

Возвышенный, кроткий, людей он не ест.

Душа его благостна и чиста,

И страшного нет у него хвоста,

Хвоста, чтоб разить и чтоб убивать, —

Но уши есть, чтоб речам внимать.

Ему я пожалуюсь — и Властелин

Узнает, как подло убит мой сын.

Он добрый, он мудрый, он чтит закон,

И кровь убийцы отдаст мне он!»

Но Лодочник так ей сказал в ответ:

«Нет, Женщина, я не поеду, нет,

Ведь мне — хоть меня ты озолоти! —

К Царю этих гадов невмочь подойти!»

«Так дай мне челнок твой, и в челноке

Сама я к нему поплыву по реке,

Никто не свернет меня, говорю,

С дороги к могущественному Царю!

Он добрый, он мудрый, он чтит закон,

И кровью за кровь возместит мне он;

Он весь — воплощенные Сила и Честь,

И он совершит справедливую месть!»

И вот садится она в челнок,

И быстрый поток ее вниз повлек,

И челн, хоть дорога была далека,

Принес ее к Острову Тростника.

Там благостный, тихий, как старый монах,

Высиживал яйца почтенный монарх,

Бросая порой отеческий взгляд

На лежбище Принцев-крокодилят.

Вот время пришло пред Владыкой предстать —

Всем телом трясется упрямая Мать,

Поскольку Царя Крокодилов вид

От века людские сердца леденит.

Она говорит: «О Король Королей!

Ты чадолюбив — и меня пожалей:

Погиб мой ребенок, отрада моя,

От этой потери в неистовстве я.

Твой подданный мальчика съел моего,

О, выдай убийцу, отдай мне его!

Молю, отомстить мне за сына позволь,

Лишь это меня успокоит, Король!

О Сир! Твоя жизнь и светла и чиста,

И страшного нет у тебя хвоста,

Хвоста, чтоб разить и чтоб убивать,

Но уши есть, чтобы речам внимать».

«Отлично, — сказал ей Король-крокодил

И глазки свои на нее устремил, —

Сказала ты правильно, спору нет,

Но все же неполон такой портрет:

Да, нету хвоста, чтобы им убивать,

Да, уши есть, чтобы мольбам внимать,

Но также есть зубы, что ведомо всем, —

И я тебя, добрая женщина, съем».

2

Но злость Короля и его хвастовство

Причиною стали несчастий его;

В ответ на жестокость — тирану урок:

Хвалиться зубами бывает не впрок.

«Меня, беззащитную женщину — съесть?!»

И мигом, презрев августейшую честь,

За туловище ухватив хвастуна,

Стащила с яиц самодержца она.

Да, способ для мести на диво был прост:

Король неуклюж был, затем что бесхвост,

К тому же жена Короля Без Хвоста

Прогулкой по Нилу была занята.

И Женщина принцев поймала в песке,

Зажала по отпрыску в каждой руке

И быстро воткнула, страшна и сильна,

В пасть первого морду второго она.

Прием был удачен, хотя и жесток,

Три пары она побросала в челнок

И вспять поспешила дорогой прямой,

Ведущей к родному селенью, домой…

…И вот Королева глядит, возвратясь:

Все яйца разбиты и втоптаны в грязь,

И принцев-наследников нет шестерых —

На зов не ответил никто из них.

Беседа не слишком приятной потом

Была между нею и Королем:

«Отец нерадивый!» — кричала она,

А он: «Ты поменьше бы шлялась, жена!»

И все ж он решил помолчать — потому,

Что спорить невыгодно было ему:

Ведь были у дамы и хвост и язык,

Терпеть он и то и другое привык.

И он, рассудив, предпочел онеметь,

Чтоб дела с супружьим хвостом не иметь.

Но руганью — даже царей и цариц! —

Увы, не починишь разбитых яиц…

…Тем временем Женщина рада была,

Что жизнь сберегла и покой обрела:

Сама, не дождавшись подмоги других,

Взяла она за одного — шестерых!

«Аллах справедлив!» — так соседу сосед

Твердил, оценив поминальный обед,

И все соглашались, что месть — хоть куда:

Юные принцы — на славу еда!

1799

Ингкапский риф Перевод Арк. Штейнберга

[221]

Полный штиль, бездыханный покой;

Корабль застыл на глади морской;

Не веет в его паруса небосвод,

И киль недвижен в глубинах вод.

Беззвучно через Ингкапский риф

Ленивые волны катит прилив;

Чуть горбясь, они продолжают путь,

Не в силах колокол буя качнуть.

Тот колокол Абербротокский аббат

Воздвиг, чтоб гудел над морем набат

В жестокий шторм, скрывающий риф

Развихренной пляской пенистых грив.

Тогда мореходы, заслышав звон,

Поймут, где грозный риф затаен,

И, ускользнув от смертной беды,

Аббата благословят за труды.

Весело солнце светило с утра,

Радость сулила дневная пора;

Чайки, вопя, облетали бриг,

Бодро звучал их нестройный крик.

Вышел на спардек сэр Ральф, пират,

Остановил на ба́кане взгляд;

Чувствуя вешнего дня благодать,

Начал игриво петь и свистать,

Но замышлял дурные дела:

Радость пирата — злобной была!

Не отводя от ба́кана глаз,

Шлюпку спустить он отдал приказ:

«Курс на Ингкапский держите риф!

Взбучим святошу, к рифу приплыв».

Спущена шлюпка, гребцы налегли;

Ба́кан аббата маячит вдали.