Поэзия английского романтизма XIX века - [43]

Взгремела Франция, потрясши свет,

И крикнула, что рабства больше нет,

Вы знаете, как верил я, дрожа!

Какие гимны, в радости высокой,

Я пел, бесстрашный, посреди рабов!

Когда ж, стране отмщая одинокой,

Как вызванный волхвами полк бесов,

Монархи шли, в годину зла,

И Англия в их строй вошла,

Хоть милы мне ее заливы,

Хотя любовь и дружба юных лет

Отчизны освятили нивы,

На все ее холмы пролив волшебный свет, —

Мой голос стойко возвещал разгром

Противникам тираноборных стрел,

Мне было больно за родимый дом!

Затем, что, Вольность, ты одна всегда

Светила мне, священная звезда;

Я Францию проснувшуюся пел

И за отчизну плакал от стыда.

III

Я говорил: «Пусть богохульный стон

Врывается в созвучья вольных дней

И пляс страстей свирепей и пьяней,

Чем самый черный и безумный сон!

Вы, на заре столпившиеся тучи,

Восходит солнце и рассеет вас!»

И вот, когда вослед надежде жгучей

Разлад умолк, и длился ясный час,

И Франция свой лоб кровавый

Венчала тяжким лавром славы,

Когда крушительным напором

Оплот врагов смела, как пыль, она

И, яростным сверкая взором,

Измена тайная, во прах сокрушена,

Вилась в крови, как раненый дракон, —

Я говорил, провидя свет вдали:

«Уж скоро мудрость явит свой закон

Под кровом всех, кто горестью томим!

И Франция укажет путь другим,

И станут вольны племена земли,

И радость и любовь увидят мир своим!»

IV

Прости мне, Вольность! О, прости мечты!

Твой стон я слышу, слышу твой укор

С холодных срывов Гельветийских гор,[146]

Твой скорбный плач с кровавой высоты!

Цвет храбрецов, за мирный край сраженный,

И вы, чья кровь окрасила снега

Родимых круч, простите, что, плененный

Мечтой, я славил вашего врага!

Разить пожаром и мечом,

Где мир воздвиг ревнивый дом,

Лишить народ старинной чести,

Всего, что он в пустыне отыскал,

И отравить дыханьем мести

Свободу чистую необагренных скал, —

О Франция, пустой, слепой народ,

Не помнящий своих же страшных ран!

Так вот чем ты горда, избранный род?

Как деспоты, кичась, повелевать,

Вопить на травле и добычу рвать,

Сквернить знаменами свободных стран

Храм Вольности, опутать и предать?

V

Кто служит чувствам, кто во тьме живет,

Тот вечно раб! Безумец, в диких снах,

Он, раздробив оковы на руках,

Свои колодки волею зовет!

Как много дней, с тоскою неизменной,

Тебе вослед, о Вольность, я летел!

Но ты не там, где власть, твой дух священный

Не веет в персти человечьих дел.

Ты ото всех тебя хвалящих,

Чудясь молитв и песен льстящих,

От тех, что грязнет в суеверьях,

И от кощунства буйственных рабов

Летишь на белоснежных перьях,

Вожатый вольных бурь и друг морских валов!

Здесь я познал тебя — у края скал,

Где стройный бор гуденье хвои

В единый ропот с шумом вод сливал!

Здесь я стоял с открытой головой,

Себя отдав пустыне мировой,

И в этот миг властительной любви

Мой дух, о Вольность, встретился с тобой.

Февраль 1798

Полуночный мороз Перевод М. Лозинского

[147]

Мороз свершает тайный свой обряд

В безветрии. Донесся резкий крик

Совы — и чу! опять такой же резкий.

Все в доме отошли ко сну, и я

Остался в одиночестве, зовущем

К раздумью тайному; со мною рядом

Мое дитя спит мирно в колыбели.[148]

Как тихо все! Так тихо, что смущает

И беспокоит душу этот странный,

Чрезмерный мир. Холм, озеро и лес,

С его неисчислимо-полной жизнью,

Как сны, безмолвны! Синий огонек

Обвил в камине угли и не дышит;

Лишь пленочка[149] из пепла на решетке

Все треплется, одна не успокоясь.

Ее движенья, в этом сне природы,

Как будто мне сочувствуют, живому.

И облекаются в понятный образ,

Чьи зыбкие порывы праздный ум

По-своему толкует, всюду эхо

И зеркало искать себе готовый,

И делает игрушкой мысль.

Как часто,

Как часто в школе, веря всей душой

В предвестия, смотрел я на решетку,

Где тихо реял этот «гость»! И часто,

С открытыми глазами, я мечтал

О милой родине, о старой церкви,

Чей благовест, отрада бедняка,

Звучал с утра до ночи в теплый праздник

Так сладостно, что диким наслажденьем

Я был охвачен и внимал ему,

Как явственным речам о том, что будет!

Так я смотрел, и нежные виденья

Меня ласкали, превращаясь в сон!

Я ими полон был еще наутро,

Перед лицом наставника вперив

Притворный взор в расплывчатую книгу:

И если дверь приоткрывалась, жадно

Я озирался, и сжималось сердце,

Упорно веря в появленье «гостя» —

Знакомца, тетки иль сестры любимой,

С которой мы играли в раннем детстве.

Мое дитя, что спит со мною рядом,

Чье нежное дыханье, раздаваясь

В безмолвье, заполняет перерывы

И краткие отдохновенья мысли!

Мое дитя прекрасное! Как сладко

Мне думать, наклоняясь над тобой,

Что ждет тебя совсем другое знанье

И мир совсем другой! Ведь я возрос

В огромном городе, средь мрачных стен,

Где радуют лишь небо да созвездья.

А ты, дитя, блуждать, как ветер, будешь

По берегам песчаным и озерам,

Под сенью скал, под сенью облаков,

В которых тоже есть озера, скалы

И берега: ты будешь видеть, слышать

Красу обличий, явственные звуки

Довременного языка, которым

Глаголет бог, от века научая

Себе во всем и всем вещать в себе.

Учитель вышний мира! Он взлелеет

Твой дух и, даруя, вспоит желанья.

Ты всякое полюбишь время года:

Когда всю землю одевает лето

В зеленый цвет. Иль реполов поет,

Присев меж комьев снега на суку

Замшелой яблони, а возле кровля

На солнце курится; когда капель

Слышна в затишье меж порывов ветра