Поэзия Африки - [95]

воспой эту Ночь и Ноливу.

Ты же, Хор, стань ночным караулом, стань бессонною стражей

нашей любви.

Корифей

И вот мы стоим у врат этой Ночи, вдыхая старинные сказки,

вкушая плоды и орехи.

Нет, мы не сомкнем наших глаз, мы бодрствуем в ожидании

Добрых Вестей.

Хор

Нолива умрет, покинет смертный свой облик.

И заря принесет нам Добрые Вести.

Чака

О Ночь! О Нолива!

Великая слабость умирает в твоих благовонных руках,

облегчающих горе.

И палящим дыханием пальмы наполнена грудь,

В этот миг аромат укрепляет усталые мышцы,

Фимиамы у брачного ложа одаряют всевиденьем сердце.

О моя золотистая Ночь! Ты, сияющая на окрестных холмах!

Словно влажные ветры веют над рубиновым ложем, над тобой,

моя Черная, — в каплях алмазного пота,

С черной лоснящейся кожей, с телом, прозрачным, как в первое

утро творенья.

И когда мы встаем, обнаженные, друг перед другом и стоим,

потрясенные и ослепленные перед взором любви, —

Умирает сжимавшая горло тоска.

О душа, обнаженная до корней, до первородного камня!

Да, тоска умирает в твоих благоуханных руках.

Хор

Байете Баба! Байете о Зулу!

Чака

Звучи, отдаленный тамтам! Вбирай в себя голос ночи и дальних

селений,

Звучи над холмами и рощами, над болотистой поймой реки.

Я лишь Тот, Кто Способствует Звуку, резная ударная палочка,

Ладья, рассекающая волны, рука, засевающая небо, стопа,

попирающая чрево земли,

Колотушка, обрученная со звонким деревом. Я лишь ударная

палочка, бьющая по тамтаму.

Кто говорит, что мелодия однообразна? Однообразна радость,

однообразно прекрасное

И предвечное небо без тучек, и безмолвные синие чащи, и голос,

одинокий и строгий.

Продлись, великая звучная битва, это стройное состязанье, где пот

подобен жемчужным каплям росы!

О нет, я погибну от ожиданья…

Меня задушит восторгом золотистая ночь, — о Черная Ночь,

о Нолива!

И звуки тамтамов, в которых родится солнце нового мира.

(Медленно опускается на землю: он мертв.)

Корифей

Светлый рассвет, новые зори, да спадет пелена с глаз моего народа.

Хор

Байете Баба! Байете о Байете!

Корифей

Росы, прохладные росы пробуждают подземные корни народа.

Хор

Байете Баба! Байете о Байете!

Корифей

И там — высокое солнце в зените светит всем народам земли.

Хор

Байете Баба! Байете о Байете!

(Повторяет припев, медленно удаляясь за занавес.)

Стихи из книги «Ноктюрны» (1961 г.)

«Рука рассвета…» Перевод М. Ваксмахера

(Для флейт)

Рука рассвета ласково тронула веки мои ночные,

И улыбка твоя взошла над туманами, что монотонно плывут

над Конго моим,

И я откликнулся сердцем на девичью песню с зарею проснувшихся

птиц,

Кровью своей откликнулся, которая некогда отмечала горячими

ритмами белую песню соков в ветвях моих рук.

Видишь бруссы цветок, и звезду у меня в волосах, и ленту на лбу

пастуха?..

Я флейту пастушью возьму, что ритмом своим охраняет

спокойствие стад,

И весь день, до заката, в тени твоих длинных ресниц, возле

источника,

Верный тебе, я буду пасти твое светлорунное стадо.

Потому что сегодня утром рука рассвета ласково тронула веки

мои ночные,

Потому что весь день, до заката, откликается сердце мое

на девичью песню птиц.

«Ты долго сжимала…» Перевод Е. Гальпериной

(Для калама[359])

Ты долго сжимала руками голову черного воина,

Казалось, сумерки роковые уже охватили его,

И я видел с холма, как солнце закатилось в бухты глаз твоих…

О, когда же, когда смогу я увидеть родину, чистый горизонт

твоего лица?

Когда голод смогу утолить у стола твоей темной груди?

Но в сумрак уходит теплая нежность гнезда.

Я увижу другие глаза, буду жить под небом чужим,

Буду пить из ручья иных губ, прохладней лимона,

И, укрытый от бурь, засыпать под крышей волос чужих.

Но каждый год, когда вино весны воспламенит воспоминанья,

Я вновь томлюсь, зову я родину мою и свежий дождь твоих

глаз над жаждою саванн.

«О дороги бессонницы…» Перевод М. Ваксмахера

(Для флейт и балафонга)

О дороги бессонницы, дороги полуденные и дороги ночные, такие

безмерно длинные!

Цивилизованный чуть ли не с детства, я не научился смирять

белого бога Сна.

Я знаю его язык, но акцент мой ужасен…

Тьма непроглядно черна, а скорпионы на ленте дороги — цве́та

ночного песка.

Оцепененье сдавило грудь, и в груди — колючки и хрипы…

А сегодня ко мне наведался бриз, тот, что ко мне прилетал

в Жоале

В час, когда странные птицы, посланники Предков, пели оду

вечерней росе.

О, лицо твое… Память о нем раскинула жаркий шатер у меня

на сердце,

Я вижу синюю рощу твоих волос.

Улыбка твоя Млечным Путем мой небосклон рассекла.

Золотистые пчелы на щеках твоих смуглых жужжат, словно

звезды,

И на твоем подбородке мерцает Южный Крест,

И Большая Медведица горит на высоком твоем челе.

Я кричу, чтобы выплеснуть радость, затопившую сердце, —

так Нигер бывает небесной затоплен водою во время сезона

дождей.

Я выплесну радость мою, я крикну птицам: «Нанио!»[360]

Я крикну влюбленным, что шепчутся на песчаной циновке

океанского берега: «Нанио!»

И долго под пологом иссиня-черного отдыха буду лежать,

Долго спать в спокойствии мирном Жоаля —

Пока ангел Зари не вернет меня в руки твои,

К твоему жестокому и такому жестокому свету, Цивилизация!

«Я сидел как-то вечером…» Перевод М. Ваксмахера

(Для калама)

Я сидел как-то вечером на унылой прозе скамьи.

Часы ожиданья вытягивались передо мной в бесконечную