Поэзия Африки - [94]

компаса, секстанта, отвеса,

Где загублены рощи, сглажены горы, где в железо закованы

реки и долы.

Я увидел мой край, на четыре стороны света, весь в сплетенье

стальных двухколейных путей.

Я увидел народы крайнего Юга муравейником, копошащимся

в молчаливом труде.

Труд священный уже не высокое действо — ни тамтам,

ни ритмичное пенье, ни танец на празднествах весен

и осеней.

Люди дальнего Юга — на верфи, в порту, в мастерской и на шахте.

А ночами упрятаны в тесный крааль нищеты.

Люди Юга воздвигли огромные горы из черного злата, из красного

злата — а сами они голодают.

И я увидел однажды возникающий в дыме зари лес мохнатых

голов, и молящие очи, и запавшие животы,

и бесчисленные уста, призывающие непостижимого бога.

Мог ли я оставаться глухим к их страданьям и к их униженьям?

Белый голос

Голос твой раскалился от ненависти…

Чака

Ненавижу одно угнетенье…

Белый голос

Раскалился от ненависти, превращающей в пепел сердца.

Слабость сердца священна, умерь свои буйные вихри!

Чака

Любить свой народ — не значит ненавидеть других.

Нет, не может быть мира, когда наготове оружье, и не может

быть мира под гнетом,

И не может быть братства без равенства. Я ж хотел, чтобы все

были братья.

Белый голос

Юг ты поднял на Белых…

Чака

Ах! Вот ты о чем, Белый голос, голос пристрастья, усыпляющий

голос,

Голос силы, восставшей на слабость, совесть заморской корысти.

Разве я ненавидел Розовоухих? Мы их приняли, словно

посланцев богов,

Словом ласки, и яством, и сладким питьем.

Им хотелось товаров — мы дали им все: и бивни медового цвета,

и кожи, пестрее, чем радуги,

Драгоценные пряности, дивные камни, обезьян, попугаев, — что

надо еще?

Что сказать об их ржавых дарах, о пустых побрякушках?

Только громом их пушек был разбужен мой разум,

И стало страданье моим уделом — страданье духа и сердца.

Белый голос

Смиренные души страдают во имя спасенья…

Чака

Я принял страданье…

Белый голос

Сокрушенной душой…

Чака

Во имя любви к моим черным народам.

Белый голос

Во имя Ноливы и тех, что погибли в Смертной долине?

Чака

Во имя возлюбленной. К чему повторять то, что уж сказано!

Каждая смерть убивала меня. Надо было готовить грядущую

жатву.

Тесать жернова для помола, для белой муки, добываемой черною

мукой.

Белый голос

Да простится тому, кто много скорбел и страдал…

Песнь вторая

Тамтамы любви, стремительно.

Чака

(мгновение глаза его закрыты; он поднимает веки и устремляет

долгий взор к Востоку, лицо его строго и вдохновенно)

Вот и Ночь! Эта нежно-прекрасная Ночь с золотой, как монета,

луной.

Слышу утреннее воркованье Ноливы, оно катится, словно алое

яблоко по душистой траве.

Хор

Он нас покидает! О, как черна его кожа!

Это час одиночества.

Восхвалим Зулуса, пускай укрепит его звук песнопений.

Байете Баба! Байете о Зулу!..[356]

Корифей

Он весь излучает сиянье! Вот минута перевоплощенья!

Песнь созрела в садах лучезарного детства, и пришел час любви.

Чака

О возлюбленная, я так долго томился по этому часу.

Так долго стремился и ждал нескончаемой ночи любви и так

бесконечно страдал.

Как труженик в полдень, обнимаю прохладную землю.

Корифей

Вот время ожившей любви, пришедшее в миг расставанья,

Здесь Чака, один! Он полон страстей и желаний,

И счастье теснит его грудь наподобье тоски.

Хор

Байете Баба! Байете о Байете!

Чака

Я не песнь, не стремительный голос тамтама,

Я еще и не ритм. Я стою неподвижен, как изваянье бауле[357],

Я еще и не песнь, что пробилась из звучных глубин,

Я не тот, кто творит эту песнь, я лишь тот, кто ей помогает.

Я не мать, я отец, я баюкаю, и ласкаю, и держу на руках, и тихие

речи твержу.

Корифей[358]

О Чака, Зулус! Ты больше не пламенный Лев, чей взор пепелил

отдаленные села.

Хор

Байете Баба! Байете о Байете!

Корифей

Ты больше не Слон, что топчет посевы батата, сокрушая гордые

пальмы.

Хор

Байете Баба! Байете о Байете!

Корифей

Ты больше не Буйвол, что яростней Льва и Слона,

Не Буйвол, ломавший щиты храбрецов…

Твоим ли устам твердить слова пораженья и страха пред смертью?

Хор

Байете Баба! Байете о Байете!

Чака

О возлюбленная, я так долго томился по этому часу,

Так долго блуждал по степям моей юности и пребывал в убежище

мудрых,

А другим доставались звучные флейты и вся сладость

мычанья.

Хор

О Зулус! Ты, прошедший суровый обряд посвящения, ты,

украшенный воинской татуировкой.

Чака

Я долго вещал в бесплодной пустыне,

Я долго сражался в смертельном моем одиночестве,

Я боролся с призваньем. Таков был мой искус, и таков

очистительный подвиг поэта.

Корифей

О Зулус, ты вырастил сильными нас, ты — источник, который

снабдил нас живою водой,

Ты С Рожденья Отмеченный Мощью, возложивший на черные

плечи свои судьбу чернокожих народов.

Хор

Байете Баба! Байете о Зулу!

Корифей

Ты — воитель. Ниспадают завесы, и отважные воины смотрят, как

ты умираешь,

И от этого горького хмеля трепещут тела.

Хор

Байете Баба! Байете о Зулу!

Корифей

Ты — гибкий танцор, порождающий звуки тамтама соразмерным

движением тела и рук.

Хор

Байете Баба! Байете о Зулу!

Корифей

Я пою твою мощь, детородную щедрую силу.

О, возлюбленный Ночи, чьи длинные волосы словно падучие

звезды, творец животворного слова,

Песнопевец страны лучезарного детства.

Хор

Пусть Правитель умрет и останется только Певец!

Чака

Пусть ритмы тамтама наполнят этот час невыразимого счастья,