Поэзия Африки - [71]

Круг у месяца Перевод М. Зенкевича

Под круглой шляпой месяц нелеп,

Как нетопырь, одетый в креп;

Из всей его свиты звезда одна

Мерцает, бледна.

Покинула свита двор.

Как пламени вождь, царек,

Скрывает месяц позор,

Лишен почета и власти;

Он скрыл под зонтом ненастье,

На сумрак себя обрек.

Я в сердце моем весь день

Ношу от месяца тень,

Ночную темень —

Как нетопыри в темноте дупла, —

Но в ущелье груди моей снова

Песня светла

И к звездам взлететь готова

Из мрака, где ухают совы, —

Но песню я, грустью томимый,

Таю от своей любимой.

Первый дождь Перевод М. Зенкевича

Первый дождь

После долгого бездождья,

Первый дождь,

Дышащий тяжко, торопливо,

И грома раскаты, и гулкий грохот,

И листьев трепет, и лепет, и шепот,

Земля ждала, ждала терпеливо,

Была бесплодной и окаянной.

И вот, вызывая дрожь,

Хлынул дождь

Долгожданный…

Он плещет

и хлещет ее неустанно,

Прохладная влага вглубь льется, как благо…

Вот ярость дождя

наконец стихает,

Земля размягченная

отдыхает,

И, отягченная,

чует она,

Как новой жизни растут семена.

Возвращение рыбаков Перевод М. Зенкевича

Осыпайте блестками брызг корму,

Веселей и дружней налегайте на весла,

Бороздите и вспахивайте море.

Ведь вскоре солнце канет в океан,

Торопятся белки забрать свой корм,

И в белую пену ныряет киль.

Зимородок торопит вас, рыбаки,

Веселее гребите: родное селенье

И пристань с народом видны вдали.

Ибадан Перевод М. Зенкевича

Ибадан —

как ржавчина с золотом,

Рассыпан, раскинут, разбросан

Средь семи холмов и расколотым

Фарфором блестит на солнце.

Дерево Перевод М. Зенкевича

Больное дерево застыло в безмолвии,

Самое могучее во всем лесу,

Не сожженное меткой стрелою молнии,

Сохранившее веток зеленых красу.

Но чья-то рука сквозь кору древесины

(То был лесник иль лесной старожил)

Поранила дерево до сердцевины,

Пустила кровь из древесных жил.

Под деревом тем, как в беседке ветвистой,

Всю ночь мы лежали, и тихо во мрак

Оно источало

свой сок душистый,

А утром упало,

и сок

иссяк.

Мост Иддо [288] Перевод М. Зенкевича

Мост,

устремленный в даль голубую,

Стрелой — дорогой

Большого пути,

Изогнут радугой,

Как можешь безропотно ты такую

Тяжесть людскую

на спине нести?

Наше дитя, ты вперед

Устремил гигантский пролет,

Учи нас, как выстоять перед бедой —

С каменным грузом,

С тяжкой обузой

Взлетая, как ты,

над бурной водой!

Погребальная песнь Перевод В. Минушина

Укажите мне дом, где не было мертвых.

Смерть — единственное, что нам не подвластно.

Сын убит, дочери больше нет,

Из единого семечка дерево встанет…

Дерево срублено безумным жестом,

Неужто и целому лесу рухнуть вместе с ним?

Земля станет пустыней,

Где разбросаны камни да кости.

Слезы — родник, бьющий из сердца.

Слезы — не вода, которую ждет земля.

Страх — нежеланное дитя сердца,

Собирает камни, собирает кости,

Строит руины.

О, давайте зажжем погребальный костер.

Но не мы будем для него сухими ветвями.

Пусть безумные рубщики пылают в нем.

О, не будем рубить людскую поросль.

Дорога Лагос — Ибадан близ Шагаму Перевод В. Минушина

Автобус брал с ревом подъем. Прижаты

К сиденьям, пятьдесят скучающих пассажиров покорно

Тряску терпели, каждый думал о том,

Как закончит свой путь.

Все в божьих руках — говорится в одной

Притче и Ничто на свете

Не вечно — в другой. А над,

Над вершиной Шитту

Уже их судьба ожидала, как

Облачко гашиша бесплотна. Взмах

Со всего плеча, но

Отстала и дымом вослед потекла

По траве цвета индиго.

Будто мчался поток

С холма, калейдоскоп

Воспоминаний, не удавшийся поворот,

Переворот колесами вверх, и

Путники выброшены в кювет:

Под нежаркое раннее солнце,

К мухам, первыми, как всегда,

Прибывшим по тревоге. Вода из

Придорожной канавы омывала их общую рану,

Заглушала их общий стон.

Помощь не понадобилась,

Все умерли моментально.

Писали в газетах: полиция

Ищет водителя,

Спасшегося, по счастью.

ГЭБРИЭЛ ОКАРА [289]

Снежинки снижаются кротко Перевод Б. Слуцкого

Снежинки снижаются кротко,

со смутного ока неба

падают легко, легонько

на замученные зимою вязы. И ветви,

голые, ободранные зимою,

под весом невесомого снега

склоняются, как потрясенные плакальщики,

когда белый саван медленно

устилает бессмертную землю.

Мертвый сон украдкой

поднимается по калориферу

и смежает мои глаза

пушинкой, садящейся на воду.

И вот в моем мертвом сне

мне грезится греза. Снится

не мертвая почва, не вязы,

держащие караул. Мне снятся птицы черные,

летают во мне, гнездятся, высиживают птенцов

на масличных пальмах,

добывающих солнце плодам,

с корнями, изрубленными

лопатами корчевщиков.

Мне снится, что корчевщики

вымотались и прислонились

к моим корням, от которых им пришлось отступиться,

и масличные пальмы дали корчевщикам солнце.

Однако на свои пальмы

они глядели слепо,

насупившись и нахмурившись, потому что лучистые солнца

не смогли обрести

блеска золота!

Потом я проснулся. Я проснулся

в молчаливо сыплющемся снеге,

и вязы на заднем плане

кланялись и гнулись,

как мусульмане в белых одеждах

на вечерней молитве,

и земля была загадочная,

словно лик божий в гробнице.

Барабаны и фортепьяно Перевод Андрея Сергеева

Когда у реки на рассвете я слышу

телеграфный постук лесных барабанов,

их повесть о юности, о начинаньях,

их магический ритм, неотвязный, болезненный,

как старая незажившая рана, —

я вижу пантеру, готовую броситься,

леопарда, взревевшего перед прыжком,

и охотников, спрятавшихся в траве.