Поэзия Африки - [115]

возвышающих дух до экстаза.

Бум! Бум! Бум!

То звуки барабана из коровьей шкуры —

голос Матери-Африки.

АРТУР НОРТТЬЕ [417]

Голосуя на дороге Перевод А. Ибрагимова

Изможденные песчаные дюны, мазутные скалы

в полдень, отравленный душным зловоньем;

ощетинившаяся проволока; и в небе — черными кляксами —

во́роны, сгустки сентябрьского мрака.

Мой дом стоит по соседству с ивовой рощицей,

плещущей ликованьем весенним…

Напрасно смуглый мой палец взывает, качаясь,

к проносящимся мимо автомобилям.

Над свалками — легкий дымок мошкары; на асфальте

старые знахари, искривленные, как больные деревья,

пьяно шатаясь, выделывают свой танец;

глаза, раскаленные докрасна, прожигают насквозь.

В грустной ярости я умоляю подбросить меня домой.

Никакого внимания — словно безумные,

зеркально сверкающие лимузины

мчатся, кудрявя дорожную пыль.

О сладостное ощущенье полета:

в удобной позе развалиться на мягком сиденье,

обмениваться с соседом любезностями,

истаивая в полудремотной истоме.

Два цвета: бежевый и бледно-лиловый,

кремовая обивка, и за рулем безмятежно

улыбается господин… Ах, эти жирные боровы,

отмахивающиеся от меня, как от мухи!

Стою, окутанный выхлопными газами. Белые флаги

возвещают — пусть отравленное — перемирие.

И вот наконец я в машине — мои мечты

уплывают к далекому горизонту.

Море Перевод А. Ибрагимова

Море — старый ваятель, любовно

обтесывающий скалы и рифы, —

бродит среди погребенных сокровищ,

поблескивая голубыми глазами на пристань;

застывшие на устах его мифы

взбесили бы иконоборца любого.

А там, в глубине, под накидкой из тюля, —

обломки мраморных рук Афродиты,

растерзанной стаей акульей.

Надменной, как храмовая колонна,

богиней когда-то пленялся влюбленный,

но — бурные прежде — восторги уснули.

В чем рыбы окаменелой тайная сущность?

Зачем раскапывают торфяные болотца?

Напрасно мы, молодые, мучась,

ищем — разгадка никак не дается;

наша стихия — стихия любви

в ртутном сверкании солнца.

Ничего необычного Перевод А. Ибрагимова

Взгляд, как орел, воспаряет ввысь,

к сводам туч темно-серых. Неистовствуя,

ливень обламывает о плитняк

длинные иглы свои серебристые.

Громко булькает старый двор.

Ничего необычного — только разве что

горбун, отвечающий на окрик с веранды

без угодливости или развязности.

Странно, что ни одного деревца —

лишь налетающий ветер. Эту картину

сами запомните, память откидывает

все привычное и все рутинное.

Неожиданно хлынув, солнечный свет

золотом нашу улицу вымостил.

Окна закрыты по-прежнему. Скоро ли

мы отрешимся от нерешимости?

АЛАН ПЕЙТОН [418]

Санна [419] Перевод В. Рогова

Наш городок в воскреспый день

Печет нещадно зной,

И чинно взрослые идут

Суровой чередой.

Завесу едкой пыли взбил

Чужой автомобиль,

Но чинно взрослые идут,

Презрев и зной и пыль.

Болтает всевозможный вздор

Подонков наших сброд,

Но чинно взрослые идут:

Молитва в церкви ждет.

Костюм и взор любого строг,

Желанна благодать,

И чинно взрослые идут

Словам любви внимать.

И Санна семенит им вслед,

Играя скромно роль, —

Ей чрево жжет дитя любви,

А сердце — страх и боль.

С хозяйского плеча Перевод В. Рогова

Мы ей подарили какое-то старье,

Отслужившую ветошь, отжившую век.

Ее с восклицаньями надела она,

Глаза ее сияли, она ахала и восторгалась,

Ее тучное тело в пляске тряслось,

Она строила рожи, пела обрывки песен,

Возглашала хвалу на родном языке,

Взывала к подругам-служанкам,

К незнакомым и прохожим,

Ко всему Африканскому континенту —

Взглянуть на это чудо, принять участие

В ее невыносимой радости.

И так, задаром,

Куплены были верность и доверье,

Нерассуждающее повиновенье

Земной драгоценнейшей простоты.

Задаром —

Гибель целого мира.

Маленькому мальчику, умершему в Дипклоопфской исправительной колонии Перевод В. Рогова

Малолетний преступник, невинный ребенок,

Не имеющий представления и понятия

О громоздкой машине, пущенной в ход

Твоим пустяковым проступком,

О великом войске служителей власти,

О судьях, адвокатах и прокурорах,

Психологах, психиатрах и докторах,

Директорах, полицейских и социологах,

Черпающих силу и жизнь в твоей провинности,

Сегодня под ярким солнцем

Я предаю твое тело земле,

О дитя, о потерянный и одинокий.

Твоя смерть призвала чиновников к действиям;

Все твои документы аккуратно собраны

И перемещены из отдела живых в отдел мертвых.

Вот свидетельство о рождении,

В нем сказано, что ты родился, а также где и когда,

Но нет в нем и намека на радость или горе,

Сияло ли тогда солнце, шел ли дождь,

Что за птица с песней пролетала над крышей,

Когда твоя мать рожала. А вот твое имя,

На языке белых оно значит: «Он пришел».

Но зачем, с какой целью — не сказано.

А вот последнее свидетельство о Смерти, —

Опережая власти, оно дает тебе свободу.

Ты, что пришел когда-то, отбыл теперь,

Заключенный в единственном добром объятии,

Которое когда-либо видел от земли.

Столь небрежная с тобой при жизни, теперь она запоздало

Осыпает тебя щедрыми дарами,

Изливает изобилье на трепетный лес

И тебя пеленает там, где ни град, ни гроза,

Ни ветер, ни снег, ни знойное солнце

Тебя не обидят, и холодные тонкие копья

Дождя на вершинах вельда, что раньше пронзали тебя,

Упадая на твою могилу, лишь крепче тебя прижмут

К сердцу, полному глубоким раскаяньем.

А вот ордер на погребение.

За твой проступок, о маленький и одинокий,