Поездка Вилнита на восток - [2]

— Не хочешь ли молочка? — спросила бабушка.

Вилнит не отвечал. «Нашла о чем спрашивать! Неужели сама не знает?»

Бабушка достала из корзинки бутылку с тепловатой водой и стала протискиваться навстречу счастливцам, возвращавшимся в вагон с бутылками молока в руках. Одной особенно повезло: она несла полную двухлитровую стеклянную банку и еще издали кричала своим, чтобы доставали кружку.

Вилнит видел, как, сойдя на перрон, бабушка торопливо вылила из бутылки воду и двинулась вперед. На станции осталась лишь одна молочница с полной четвертной бутылью. Ее мигом окружили пассажиры, оставшиеся без молока.

Бабушка исчезла в толпе, несколько раз мелькнул только ее клетчатый платочек среди множества других платков и шапок.

Неужели нельзя растолкать всех и первой получить молоко? Но разве женщине справиться одной с таким делом! Нет, без мужского совета даже здесь ей не обойтись. Вилнит оглянулся.

Дедушка, видно, увлекся беседой с каким-то седобородым соседом, у которого был только один глаз. Дед говорил, что он слыхал, будто фашисты уже в Минске, а одноглазый, стукнув себя кулаком по колену, кричал, что этого не может быть и никогда не будет. Так как оба спорщика имели весьма богатые познания в области стратегии и все пассажиры в купе прислушивались, вытянув шеи, к их спору, то о взаимных уступках не могло быть и речи.

Как щука в реке между корягами, так Вилнит прошмыгнул между чемоданами и ногами пассажиров и выскользнул из вагона. Однако пробраться к бабушке было не так-то просто. Хотя ее клетчатый платочек то и дело мелькал в толпе, но люди обступили молочницу такой плотной стеной, что не пробьешься. К собственной бабушке не пускают! Ну и не надо! Вилнит обиженно отвернулся и пошел взглянуть на мальчишку, который что-то кричал.

Маленький колхозник был до глубины души оскорблен тем, что его землянику кто-то назвал зеленой. Спелая-преспелая, а не зеленая! Прямо тает во рту, если, конечно, раскусить как следует. Зеленая у него дозревает на опушке и покраснеет только дня через три; во всяком случае, не раньше чем послезавтра. Эта же собрана на самой солнечной полянке, где днем с огнем не найдешь ни одной зеленой ягодки. А тут выискался умник и заладил: «Зеленая…» Пусть не берет, когда зеленая. Найдутся такие, для кого окажется спелой…

Вилнит языка не понимал, но тем не менее ему было совершенно ясно, о чем речь, потому что говорил не только рот незнакомца, но и руки, лицо и голова в старой отцовской шапке. Этот второй язык был всякому понятен — так, по крайней мере, решил Вилнит.

Со станции донеслись два звонких удара колокола. Вилнит в поезде не раз слыхал такой звон — не мешало бы пойти и разузнать, что это такое. Путаясь под ногами у бегущих людей, он пробирался к станции. На железном крюке висел на степе колокол. Тускло-желтый, на конце языка — шарик, а к шарику привязана длинная белая веревочка. Язык сам по себе неподвижен; должно быть, кто-то раскачивает его, дергая за веревку. А раз веревка свисает почти до земли, надо думать, что звонарь не особенно высокий. Наверно, какой-нибудь парнишка вроде Вилнита. Но такого нигде поблизости не видно.

Вилнит оглянулся в поисках звонаря и увидел, что мимо него поползли зеленые вагоны. Пассажиры толпились в дверях, стояли на подножках в ожидании, пока передние проберутся в вагон. Подобные картины Вилнит видел не раз… То ли дело колокол! Но звонаря по-прежнему не видно. А что, если дернуть за веревочку?

Но тут его руку схватила чья-то рука. Вилнит увидел незнакомого человека со значком на фуражке. Человек погрозил ему пальцем, что-то сказал, отвел немного в сторону и отпустил. Потом вернулся к колоколу и отбил два звонких удара. Теперь тронулся воинский состав и двинулся в ту сторону, откуда приехал Вилнит.

Но его поезд был ближе к станции — куда же он девался? И Вилнит увидел, как за поворотом медленно скрылась длинная зеленая цепь вагонов. Мелькнул последний, похожий на дедушкин сундучок вагон, но вот и он исчез за поворотом.

Случилось что-то такое, что не могло, не должно было случиться. Вилнит тревожно огляделся: где же бабушка? Но не было ни бабушки, ни толпы, в которой мелькал ее клетчатый платочек. Позвякивая порожними бутылками, повернула к станции молочница. Мальчишка, торговавший земляникой, отошел в сторону, достал из кармана смятые бумажки и, разгладив их, стал складывать в пачку. На перроне появились новые пассажиры с узлами, мешками и сундуками. Вилнит понял, что дело плохо.

Бежать по полотну нельзя — это он еще дома знал. Но по краю выемки шла ровная пешеходная тропинка, и Вилнит бросился туда. Перед ним открылся широкий вид на окаймленные кустарником и большими деревьями луга, поля, на поросшие лесом холмы. Поезд — теперь он выглядел почти таким же маленьким, как игрушечный поезд Вилнита в Риге, — обогнул невысокий бугор и скрылся. Только на порозовевшем предзакатном небе осталась полоса белого дыма.

Бабушка уехала без него, и дед тоже!.. К горлу подступил тяжелый ком, а глаза наполнились чем-то горячим. Вилнит прижал к глазам ладони и стоял так долго-долго. Он понимал, что бежать за поездом нет смысла. Ничего, бабушка приедет и возьмет его с собой. «Она приедет, приедет!» — пытался он убедить себя, но чувствовал, что не очень этому верит. Вилнит совсем не знал, что ему теперь делать.