Поездка Вилнита на восток - [4]

Кое-что действительно было всем ясно. Мальчик отстал от поезда с эвакуированными. День и ночь шли составы на восток: два по расписанию — один утром, другой вечером — и бесчисленные эшелоны в неопределенное время. Неоспоримо было также и то, что до сих пор он ехал с родными: ребенок был чистенький и не казался голодным.

Но больше ничего не было известно. Откуда он и на каком языке говорит? Первые эшелоны везли украинцев и молдаван, а теперь шли вперемежку — из Белоруссии, Латвии и Литвы. Вернее всего — литовец. Волосы у него светлые, да и язык… хотя, впрочем, никто из присутствующих литовской речи никогда не слыхал. По одежде тоже судить было трудно: синяя рубашка, черные шерстяные штанишки, носочки и желтые туфли — так одевали городских детей во всех советских республиках.

Но больше всего споров возникло по вопросу о том, что же с ним делать. Какой-то угрюмый хромой мужик начал ворчать, что нечего, мол, подбирать всяких бродяг, сами живем не бог весть как, хватает забот и о детях мобилизованных, а тут еще чужие… Мало в Советском Союзе детских домов?.. Но женщины живо осадили ворчуна. Особенно рьяно набросилась на него Анна Петровна — та самая тетя, что привела Вилнита в деревню. Что это за разговоры о детдомах и бедности, когда надо позаботиться о потерявшем родных ребенке? Оставить его на дороге — так, что ли? Ночью, под открытым небом?.. Так могут рассуждать только те, у кого своих детей никогда не было… У таких вообще сердца нет… Вслед за Анной Петровной на мужичонку набросились и другие матери, и он потихоньку отошел в сторону, а затем и вовсе исчез.

Вилнит отлично понимал, что спор идет о нем, но сам ничего не мог им сказать. Мальчик впервые почувствовал, как он мал и беспомощен среди множества людей в этом безгранично большом мире. А еще час назад, в вагоне, он чувствовал себя в свои семь лет таким взрослым, дулся, что остался без молока, и бабушке пришлось выйти из вагона… В груди зашевелился клубок горьких воспоминаний, сожалений, стыда, подступил к горлу, и слезы так и брызнули из глаз. Но Вилнит стиснул зубы и взял себя в руки. Слезами горю не поможешь.

Хорошо, что внимание его привлекло новое событие. Стадо коров на горе загнали на скотный двор. Оттуда спускался пастушок в лаптях, с котомкой через плечо. Он держал в руке предмет, сразу покоривший Вилнита. Это было нечто похожее на кнут: совсем коротенькая рукоятка и длинная-предлинная веревка. У кнутовища она была довольно толстая, а к концу тоненькая-тоненькая. Вот так кнут! Вилнит пошел посмотреть.

Ну и чудак этот пастух! Он нисколько не удивился, увидев чужого мальчика, и держал себя так, словно заранее знал, что встретит его. Совершенно естественным показался ему и интерес, с которым Вилнит протянул руку к его сокровищу. Он охотно вручил его Вилниту и, ткнув указательным пальцем себе в живот, гордо заявил:

— Сам сделал!

Вилнит сразу его понял. Да разве тут нужно было понимать слова? Самоуверенная рожица со вздернутым носом и плутовски прищуренными глазами говорила сама за себя. Что же, надо было испробовать: может быть, эта штука и в самом деле на что-нибудь годится!

Но ничего не вышло. Вилнит взмахнул над головой короткой рукояткой, и тяжелая мягкая веревка сделала петлю и стегнула его самого по щеке, так что он глаза зажмурил. Пастух презрительно выпятил нижнюю губу — много такой понимает, зелен еще.

— Дай-ка мне!

Да, у пастуха была совсем иная хватка! Вилниту пришлось волей-неволей признать его превосходство. Пастух медленно поднял руку на высоту плеча, неуловимо быстрым движением подался в сторону, описал кнутом над головой полукруг и с такой же быстротой сделал движение назад. С змеиным шипеньем кнут описал семь больших кругов и оглушительно хлопнул. Вилнит даже схватился обеими руками за голову. «Вот это да! А ну еще! Еще раз!» — хотел было крикнуть восхищенный Вилнит, но не успел. Найдя в лице чужого мальчика столь горячего поклонника своего искусства, пастух с восторгом хлопнул еще несколько раз. Присмотревшись внимательно, можно было заметить, что при каждом хлопке поднимался даже какой-то дымок. Совсем как при настоящем выстреле!

Впрочем, восторг Вилнита угас так же быстро, как и появился. Великое мастерство соперника совсем его пришибло. К чувству беспомощности примешалось еще и сознание полного своего ничтожества. Неужели он ничего не может противопоставить этому непревзойденному искусству хлопать кнутом? Как всегда в минуту серьезных раздумий, палец сам потянулся ко рту… Но тут его осенило. А не попытаться ли! И ему есть что показать.

Он отодвинул пастуха с ровного места на лужайке, широко расставил руки, нагнулся, потом уперся головой в зеленый ковер, напряг все мышцы, выбросил ноги вверх и замер в прямой, как свечка, стойке. Потом поболтал ногами, развел их в стороны и снова соединил. Он проделал это несколько раз подряд, перевернулся в воздухе и встал на ноги.

Толпа малолетних зрителей восторгалась от души. Пастух Миша со своим кнутом уже порядком всем надоел, а литовец показал нечто совсем невиданное и достойное подражания. Трое или четверо немедленно бросились испробовать свои силы, даже сам Миша не выдержал. Кнут валялся где-то в траве, но как Миша ни старался, стойки не получалось. Сколько раз поднимал ноги, столько раз и перекувыркивался. Упершись ладонями в колени, Вилнит покатывался со смеху. Сейчас он уже не чувствовал себя таким беспомощным и глупым — как-никак он тоже мог кое-что показать. Самодовольно оглядевшись — все ли видели, какой он молодец? — Вилнит заметил лысого человека с тронутой сединой бородкой, который внимательно смотрел на него. Это был только что вернувшийся с сенокоса председатель сельсовета. Анна Петровна подтолкнула его.