Поездка в Новгород-Северский - [17]

И даже чуть страшно стало, когда полезли все выше, выше и запутались в грязно-серых облаках. В самолете стемнело, за окошком ничего не было видно, где земля, где небо — не разобрать, и от собственного бессилия, от чувства, что все оказалось во власти неведомого пилота, вся его жизнь, Матвей Кузьмич сжал покрепче подлокотники кресла — хоть за что-то он все-таки держится сам!

Но вот пробились сквозь облака, весело засияло солнце, которого уже несколько дней не было видно с земли, и он прильнул к окну. Сверкало голубое пространство, внизу плотно курчавились белые облака, словно безмолвная снежная пустыня, и Матвей Кузьмич подумал, что в небе все устроено просто и красиво. Они зависли в голубизне, и только по дальнему горизонту можно было определить, что самолет все-таки движется.

Так прошел час, другой. Неожиданно стало смеркаться. Матвей Кузьмич недоуменно посмотрел на часы, потом в окно: какой может быть в это время вечер… Сосед, крепко сбитый парень в пестрой рубашке, заметив его недоумение, сказал:

— Вы, наверно, впервые летите на Дальний Восток? Ваши часы уже отстают, мы, понимаете, летим навстречу времени, оно для нас не идет, а хлещет.

Матвей Кузьмич, втайне досадуя на свою, как он считал, оплошность, слегка прикрыл глаза и чуть качнул головой, все, мол, он понял — знал, да подзабыл.

— Время всегда хлещет, — сказал третий сосед, сидевший с ними в одном ряду, пожилой человек, — но замечаешь это, к сожалению, поздно. В старости это особенно чувствуется…

— Не надо унывать, — бодро ответил ему парень, — и суетиться тоже. Кто может знать, когда для него все кончится.

Пожилой усмехнулся и сказал:

— Суетиться, пожалуй, не надо…

Разговор дальше не пошел, не склеился, и каждый занялся собой. Матвею Кузьмичу стало спокойно, ему уже казалось, что летит он куда-то бог знает сколько, не задумываясь, куда летит и зачем; гудели моторы, хотя он уже и гула почти этого не слышал, привык, кто-то, проверенный и опытный, управлял самолетом — ну и ладно…

Некоторое время он сидел, вернее, полулежал, отдыхая, а потом взглянул в окно — и у него даже дух захватило: какая удивительная земля была внизу, прекрасная земля! Облака уже исчезли, и в легких сумерках глубоко внизу все было отчетливо видно, как на дне голубого прозрачного озера, над которым он сейчас склонился. Матвей Кузьмич словно тихо плыл и видел неземной, подводный мир, где выделялись какие-то распадки, расщелины в сонных и темных зарослях — таежных дебрях, изредка рассекаемых причудливо изгибающимися синими полосками рек. Он застыл, не в силах оторваться от окна, не замечая, что уже стало плохо видно, — внизу быстро стемнело. Вдруг он увидел среди всего этого темного пространства одинокий огонек. Медленно и высоко проплывая над ним, Матвей Кузьмич смотрел только на него, дальше все было темно на земле, пусто. Кто там сейчас?.. И ему вдруг до тоски захотелось оказаться там, у этого одинокого огня…

Задумавшись, он не заметил, как появилась луна. Взглянул перед собой в окно и застыл от неожиданности: круглый светлый глаз в черном небе страшно, в упор смотрел на него сквозь это круглое окошко. Везде все было уже глухо, задавлено тьмой, только, лунно отсвечивая, застыло в пустоте крыло самолета. А луна пристально смотрела на него, и он это чувствовал… Все было как-то нереально. Матвей Кузьмич даже оглянулся, чтобы убедить себя, что он в самолете, среди людей. Однако лучше бы он этого не делал: все спали уже, до единого человека, что лишь усилило загадку; он был один на один с этим круглым глазом, полным таинственного, живого огня. Взгляд огромной и пустой бездны был взглядом только в него. Он перестал ощущать себя. Какое-то сильное напряжение вдруг возникло между ним и черным космосом. Что-то важное необходимо было сейчас же найти, понять, определить для себя…

Но он не захотел думать. Резко оторвался от окна, закрыл глаза. А когда снова посмотрел в окно, то это, как он посчитал, наваждение исчезло, луна оказалась луной, устало легла на крыло самолета, затем сползла с него куда-то вниз. И он уснул.

Разбудил его свет в самолете и объявление стюардессы о том, что приблизились в Хабаровску, где будет пересадка. Что с ним было во сне, он не помнил, как ничего не помнит и не чувствует больной, когда его оперируют под наркозом.

Опустились в Хабаровске, и полусонная толпа ввалилась в ночной аэропорт. Матвей Кузьмич ничего интересного здесь не увидел, все было как на автостанции в Липецке: такая же толкотня, люди, спящие в креслах, спертый воздух. Здесь их разделили на два самолета. Матвею Кузьмичу хотелось узнать, почему из одного сделали два рейса, но спросить об этом он ни у кого не решался. Опять началась регистрация, затем посадка, причем все стремились сесть в самолет, улетающий первым.

— А что, наш самолет разве не мог долететь до Владивостока? — спросила какая-то женщина своего спутника, и Матвей Кузьмич прислушался.

Мужчина ответил, что не все тяжелые самолеты садятся в Артеме, в городе, что под Владивостоком, где аэропорт.

— А в самом Владивостоке почему не делают аэродром? — спросила женщина.