Поезд - [34]

— Можно еще позвонить в Брессюир?

Я ждал, что мне ответят отрицательно. Однако, как мне показалось, вопреки всякой логике, телефон работал исправно.

— Какой номер вам нужен?

— Родильный дом.

— Номера вы не знаете? Названия улицы тоже?

— Думаю, в городе только один родильный дом.

Со школьных времен я помнил, что Брессюир расположен в каком-то захолустье, где-то между Ньором и Пуатье, но чуть западнее, в сторону Вандеи.

— Ждать придется десять минут.

Анна вернула мне листок, и я сунул его в карман. Потом проговорил, хотя это было лишним — ведь она уже знала:

— Жду, когда соединят.

Она закурила. Я купил ей дешевую сумочку и чемоданчик из искусственной кожи, чтобы было куда прятать белье и туалетные принадлежности. На полу почты еще виднелись капли воды, которой его обрызгали, когда подметали.

Напротив, по ту сторону крошечной площади, двое солидных мужчин сидели на террасе кафе и пили белое вино, а хозяин в рубашке и голубом фартуке стоял перед ними с салфеткой в руке.

— Кто заказывал Брессюир? Вторая кабина. На том конце линии чей-то голос нетерпеливо кричал:

— Алло! Ла-Рошель! Говорите!

— Это Брессюир?

— Ну да. Соединяю.

— Алло! Родильный дом?

— Кто у телефона?

— Марсель Ферон. Я хотел бы узнать, у вас ли еще моя жена.

— Какую вы назвали фамилию?

— Ферон.

Фамилию пришлось сказать по буквам: Фернан, Евгений…

— Она роженица?

— Наверное. Она была беременна, когда…

— Она в платной или общей палате?

— Не знаю. Мы беженцы из Фюме, я потерял ее по пути вместе с дочкой.

— Не вешайте трубку. Пойду посмотрю.

Через стекло кабины я взглянул на Анну: отвернувшись, она облокотилась о подоконник, и я удивленно глядел на ее черное платье, плечи, бедра, которые показались мне незнакомыми.

— Да, она здесь. Позавчера родила.

— Можно с ней поговорить?

— В палатах нет телефона, но я могу ей передать что надо.

— Скажите ей…

Судорожно ища слова, я услышал потрескивание в трубке.

— Алло! Алло! Не разъединяйте, мадемуазель!

— Говорите же! Быстрее!

— Передайте ей, что ее муж в Ла-Рошели, что все хорошо, что он приедет в Брессюир, как только сможет. Я еще не знаю, найду ли, на чем доехать, но…

Связь прервалась, и я не уверен, что в Брессюире слышали конец фразы. Мне и в голову не пришло поинтересоваться, кто родился — дочь или сын, все ли прошло удачно.

Я подошел к окошечку и расплатился. Потом автоматически произнес слово, которое так часто говорил в последние недели:

— Пошли.

Это было ни к чему: Анна и так всегда ходила за мною следом.

На улице она спросила:

— Как ты рассчитываешь туда добраться?

— Не знаю.

— По-видимому, поезда еще долго не будут ходить.

Вопросов я себе не задавал. Если было бы нужно, я отправился бы в Брессюир пешком. Раз я знаю, где Жанна, я должен быть вместе с ней. Речь шла вовсе не о долге. Это было настолько естественно, что я не колебался ни секунды.

Видимо, я выглядел очень спокойным, потому что Анна смотрела на меня с некоторым удивлением. На набережной я зашел в магазин, где когда-то купил плитку на сухом спирте. Там продавались мешки из толстой морской парусины; мне такой как раз был нужен вместо чемодана: тот был слишком тяжел, чтобы таскать его по дорогам.

Среди прохожих все еще не было видно немецких солдат. Одна группа, расположившаяся вокруг походной кухни на окраине города, на бывших крепостных валах, ушла чуть свет.

В последний раз я вошел в лагерь, в наш зеленоватый цирковой шатер, и стал перекладывать содержимое чемодана в мешок. Увидев плитку, я протянул ее Анне.

— Оставляю ее тебе. Мне она не понадобится, да и места нет.

Она без возражений взяла плитку и положила в свой чемоданчик. Меня заботило, где и как мы будем прощаться.

Одни женщины еще спали, другие, занимавшиеся детьми, смотрели на нас с любопытством.

— Я тебе помогу.

Анна забросила мешок мне на плечо, я наклонился за чемоданом. Со своим чемоданчиком в руке она двинулась вслед за мной. Снаружи между бараками я неловко начал:

— На всю жизнь я…

У нее на лице появилась улыбка, и я опешил.

— Я с тобой.

— В Брессюир? — встревожился я.

— Хочу побыть с тобой как можно дольше. Не бойся, там я исчезну.

Я успокоился, поняв, что сцена прощания откладывается. Г-жу Бош мы по дороге не встретили и ушли, как многие другие, не попрощавшись и не поблагодарив. Ведь из старожилов в лагере остались мы одни — старика Жюля увезли в больницу с приступом белой горячки.

Мы пошли в сторону площади Плас д'Арм по все более и более неровным улочкам. Терраса "Кафе де ла Пэ" была полна. Проезжали гражданские машины; в глубине площади, у парка, пестрели маскировочной окраской немецкие автофургоны.

Я не рассчитывал найти автобус. Однако он стоял перед автобусным парком, поскольку никто не приказал прекратить движение. Я спросил, нет ли автобуса на Брессюир или Ньор. Мне ответили, что нет; дорога на Ньор забита машинами и беженцами, и даже немцы с трудом пробились сквозь пробку.

— Есть автобус на Фонтене-ле-Конт.

— Это по дороге в Брессюир?

— В ту сторону.

— Когда он отходит?

— Когда заправится.

Мы влезли в стоявший на открытом солнце автобус; поначалу мы были одни среди пустых сидений. Потом вошел французский солдат лет сорока, из деревенских, с курткой на руке; немного позже — еще человек шесть, которые расселись вокруг нас.