Поезд на рассвете - [90]

— Тут про какую-то Мышкину спрашивают, — позевывая, промямлила блондинка. — Не помните такую?

— Мышкину? Это вы спрашиваете? — обратилась к Юрке Якимовна.

— Да.

— Ну как же, Нину Сергеевну я хорошо знала. А вы кто ей будете? Родственник?

— Нет, — сказал Юрка. — Я просто… дружил с ее сыном, Толей.

— И Толю помню. Синеглазый такой. Веселый, добрый был хлопчик… А вы что — жили в нашем селе?

— Давно. Во время войны. Всего один год, сразу после оккупации.

— А-а… понятно.

— Теперь на экскурсию приехал? По местам своего детства, — съязвила блондинка. — Приятно вспомнить, да?

Юрка ей не ответил. Строгим поворотом головы Якимовна велела сотруднице помолчать. Спросила солдата:

— Это же тогда, после оккупации, Толя глаз повредил? Кажется, весной… Баловались мальчишки, гранату кидали, а она и взорвалась. Вы не помните?

— Помню. Мы с Толей всегда вместе играли.

— И тогда вы тоже с ним были, в той компании?

— Был.

— И помните, кто гранату кинул?

— Это я бросил.

— Во-от оно что! — не осудила, а пожалела Юрку взглядом незнакомая ему Якимовна. — Все мне понятно. Теперь вы разыскиваете Толю. Хотите знать, где ваш друг и что с ним.

Кивнув, Юрка повторил просьбу:

— Мне бы найти адрес Нины Сергеевны. Через нее все бы узнал. Живет она в Керчи, но у меня — ни улицы, ни дома… Она никому сюда не пишет? Я подумал — если пишет, то на почте это должны знать. Вот и зашел.

— Надо свою вину загладить? — заерзала на стуле блондинка. — Такие грехи не прощают.

— Не вмешивайся, Соня, — одернула ее Якимовна. — Занимайся своими делами. — Посочувствовала Юрке: — Рада бы вам помочь. Но адреса Нины Сергеевны у меня, к сожалению, нет. Она давно никому не пишет… Ничем, дорогой мой, не могу помочь. Не обижайтесь.

— И больше ни у кого… я не могу спросить? — хотел еще надеяться на что-то Юрка.

— Видимо — нет. Что она не пишет сюда, это я знаю точно.

Юрка понял: большего он не добьется. И отступил от перегородки:

— Ну что ж… тогда извините за беспокойство. Оторвал вас от работы.

— Ничего, ничего. Какое тут беспокойство? Я бы рада вам помочь, но… — Якимовна даже пошла к двери — проводить солдата. — До свидания. Всего вам доброго.

Юрка машинально, не думая, зачем это делает, пересек улицу и очутился перед ровным, по струне вымерянным штакетником, который, по словам тетки Феклы, принадлежал Сладкомеду и один был такой во всем селе: ведь в степи, в безлесье, любой доске, планке, дранке цены нет, и транжирить их, тратить на городьбу — непозволительная роскошь и безрассудство. За зеленым штакетником, отступив от него в глубь двора, на бетонном фундаменте массивно возвышался, тремя окнами глазел кирпичный, снаружи не штукатуренный дом «под бляхой», как пометила его Черноштаниха, — крытый железом. Юрка равнодушно, без малейшего интереса разглядывал исполненные довольства и основательности Сладкомедовы владенья — с большим садом и огородом, с пасекой, летней кухней, длинным сараем на три двери, свинушником, загоном для уток и гусей, — а думал совершенно о другом: о том, что сейчас он потерял последнюю, кажется, надежду найти Толю Мышкина и написать ему несколько сердечных слов, согретых памятью о детстве и дружбе.

Юрка прошелся вдоль штакетника. Постоял у калитки. Но отворить ее — не подымалась рука. Не было никакого желания входить в этот благополучный, сытый двор, видеть его хозяина да к тому же — о чем-то с ним разговаривать. Пришлось бы еще и отвечать на расспросы Сладкомедовой жены, выслушивать ее жалостливые вздохи. К чему все это?.. Юрка резко повернулся и пошел обратно — на тот край, где маячил старый ветряк.

В условленный час он ждал Таню возле ветряка. На выгоне опять было пустынно и тихо: футболисты успели набегаться, набить ноги, накричаться и разошлись по домам. С собой Юрка по привычке захватил маленький походный альбом и, пока был один, сделал в нем несколько карандашных зарисовок мельницы — с разных сторон, в разном освещении. Себе на память. А то скоро исчезнут в селах последние ветряки — потом и не вспомнишь, какие они были, а новые поколения детей и вовсе знать не будут. Но рисовать он взялся не только поэтому, а чтобы и успокоиться, обрести равновесие перед встречей с Таней, разобраться в себе самом. Ведь они должны сказать друг другу что-то очень важное и убедительное, сказать откровенно, без недомолвок, ничего не утаивая — ни своих чувств, ни сомнений. Может быть, эта их встреча — и правда последняя. Чего же тут кривить душой, говорить не то, что думаешь и что на сердце? О чем Таня спросит его, а он — ее, друзьями расстанутся они или чужими, Юрка не знал, предугадать не мог, но и одном уже не сомневался: Таня нравится ему — не та далекая девочка из детства и не придуманная им, а живая, нынешняя, какой она пришла сегодня в хату тетки Феклы, — и если бы у него была такая девушка, такая подруга, он бы ее любил, берег и гордился ею… Закончив рисовать, Юрка спрятал альбом за борт кителя… и вдалеке, у края выгона, увидел одинокую, девичью фигурку, которая устремилась к ветряку. Таня!

Она переоделась и пришла к нему праздничная — в легкой розовой блузке с кружевами на груди, в черной юбке и белых босоножках; расчесанные волосы свободно спадали на плечи, а косынка была повязана вокруг шеи.