Поезд на рассвете - [92]

Юрка хотел опять ей возразить, подыскивал убедительные слова, но Таня упредила его:

— Не надо ничего говорить, Юра. Теперь давай просто посидим… и помолчим.

И он ей повиновался.

Стелилась перед ними, пила весенние соки земли свежая трава. Постукивал в поле трактор. На выгоне утробно мычал теленок. Над ветряком кружили крикливые галки. И все ниже клонилось долу солнце…

— А помнишь, — очнулась Таня, и глаза ее стали ясными, заблестели, — как я красноперок твоих упустила, на нитке привязанных? Бултыхнулась на них, думала — сами по себе плавают возле берега, поймать хотела, а они — только хвостиками вильнули.

— Еще бы не помнить, — обрадовался Юрка ее перемене. — Если б ты была пацаном, я бы тебе тогда знаешь как надавал по шеям? А с девчонкой связываться — зряшное дело. Какой с нее спрос?

— Ну спасибо, что за волосы не надергал… Да мне самой так жалко было красноперок — до слез. Человек старался, поймал, и вдруг — все насмарку. Ты на меня тогда сильно рассердился?

— Сердись, не сердись — а рыба-то уплыла.

— Зато потом другую поймали. Рыбак ты был хороший, терпеливый. Теперь тоже рыбачишь?

— Поблизости — негде у нас там. Далеко ездить — некогда было.

— Ну вот, если поедешь в Сибирь — нарыбачишься. Там есть, где… А помнишь, — продолжала Таня, — как мы с вашего чердака за немцами наблюдали, как они драпали. Мотоциклистов помнишь? У тетки Пелагеи они корову убили… А как сидели у нас в погребе и как танки немецкие шли? Потом село загорелось. Ой, я тогда подумала — все, конец нам. Так страшно было! А тебе?

— На войне не страшно только солдатскому котелку… А Володю Пелагеиного помнишь?

— Ну как же! Мы много раз ходили к нему на могилку… Там рядом и мои похоронены, — печально добавила Таня и вздохнула. — А дед Мирон еще живой. Супрунюки тебе говорили?

— Видел я деда, заходил к нему. Потолковали немного… Хворает, совсем слабый стал.

— Я тоже всегда к нему захожу, когда бываю в Устиновке. Горько смотреть на деда. Один доживает век… Есть сироты-дети, а есть — и старики. Старикам-сиротам, наверно, еще трудней. Правда? — Она опять задумалась. — …Часто вспоминаю, и как ты учил меня кораблики делать из камыша. А они у меня какие-то нескладные получались и все переворачивались… Потом сливы собирали на узвар… Потом солдаты папу моего привезли. Господи, как подумаю про то — сердце зайдется… При маме он еще ничего, держался. А когда мама умерла, если бы ты знал, Юра, как мне с ним трудно было. Пить стал каждый день. Чуть я куда — укатится на своей тележке к мужикам и напьется до беспамятства: Приволоку его домой, спать уложу, а сама… ревом реву… Та чего реветь? Кому ты нужна со своим горем?.. У тетки тоже натерпелась. Хату нашу тетка продала и гроши — себе, все до копеечки. А мне даже платьичка не купила. Свои обноски перешивала. И попрекала каждым куском… Тогда вот вы с мамой приезжали. Мне в те дни было так тоскливо — хоть в омут головой. Даже на речку с тобой не пошла, дуреха такая. А ты, наверно, подумал про меня: ну и затурканная Танька стала — боится выйти со двора, от своих курчат, поросят… Вы с мамой уехали, а я потом одна к плесу бегала три дня подряд… а его уже и не было там, нашего плеса, — высохло совсем. Наревелась под кручей досыта… Ладно, чего теперь жаловаться на свою жизнь? Какая есть — такую и принимай. Другую никто не даст. — Ласково взглянув на Юрку, она спросила: — Ну, а ты как про меня вспомнил? Как надумал написать из армии?

— Очень просто. Я тебя и не забывал.

— Разве у тебя не было девушки?

— Была. Просто… знакомая. В кино, на танцы ходили. Да скоро раздружились. Из армии я ей не писал.

— А она тебе?

— Тоже нет.

— Совсем, ни разу?

— Совсем.

— Вон как, — удивилась и пожалела Таня. — Если бы я знала…

На полевой дороге показался грузовик. Через минуту он поравнялся с ветряком. Похожий на цыгана молодой шофер понимающе подмигнул сидящей на бревне парочке. А трое девчат из кузова так и вперились в них, весело заголосили — одна громче другой:

— Танюха! Где ухажера нашла?

— А симпатичный какой!

— Когда свадьба?

Переглянулись — и хиханьки да хаханьки чуть не в раскат по кузову.

Таня без обиды, с улыбкой погрозила им, — пускай себе тешатся. Опять повязала на шее косынку, поправила волосы.

— Ну вот, Юрочка, и повидалися. Вот и все… Пора прощаться.

— Погоди, рано же еще.

— Надо идти. Семка, наверно, уже проснулся, ныть будет. Скучает он без меня… Сварю им с бабушкой вечерю. Да пока на ферму соберусь. Только-только и успею.

— Не уходи, Танечка. Ну хоть немного еще побудь, — загородил ей Юрка дорогу. — Чего же так?.. Я еще хотел тебе сказать…

— Не надо, Юра, ничего больше говорить. — Она положила ему на грудь ладони. — Пора… Пойдем потихоньку. И ты тоже скорей доберешься до станции. Может, попутная машина попадется.

Он не отпускал ее, обнял за плечи… Таня долго смотрела на Юрку, словно запоминая каждую черточку его лица. Мучительно вздохнула:

— Ой, господи! Что же дальше будет? — Уронила голову и осторожно разжала Юркины руки. — Не знаю, что будет… не знаю.

Они медленно пошли от ветряков.

— Я приеду к тебе, — горячо и решительно сказал Юрка. — Скоро приеду. Вот устроюсь на работу, осмотрюсь там, куда чего, с месячишко повкалываю, потом отпрошусь деньков на пять и приеду… Ждать будешь?