Поезд на рассвете - [88]

— Сидайте, Павло Иванович, до нашего стола.

— Чем богаты, тем и рады.

— Угоститесь, не откажите, — приглашали его.

— Налей, Алена, бригадиру молочка, — распорядилась тетка Фекла.

— Спасибо, не хочу, — отказался Зозуля. — Дома пообедал… Та если нальет Алена — выпью.

— Чула, Алена? Не теряйсь.

Подбежала Анюта:

— Дядя Павло, покатай. Хоч трошки.

— Не приставай, сюда иди, — позвала мать Анюту, но та не отходила от дяди Павла.

Он погладил Анютины волосенки:

— Погуляй. Дела обладим и покатаю.

Из внутреннего кармана пиджака бригадир вынул потертые листки бумаги и короткий карандаш. Попросил:

— Юрко, присмотрите с Лешкой за моей гнедой. А то она нетерплячая, ждать не любит, быстро в село удерет. — И, прихрамывая, пошел замерять, сколько пропололи буряков.

Юрка первым подскочил к лошади, а Лешка подсказал:

— Хлеба принести бы.

Лешка принес краюшку. Юрка стал отламывать кусочки и давать кобыле. Мохнатыми губами она осторожно брала хлеб с ладони и сочно жевала. Позвякивали удила.

— Ой… что это! — заставил Юрку сжаться испуганный голос матери. — Юра, где ты взял это письмо?

Она держала в руках конверт.

— Мам, ты не бойся, это не похоронка! — подбежал к ней Юрка. — То просто́е письмо, вот увидишь.

Мать надорвала угол конверта, а совсем распечатать не решалась.

— Возьми, Фекла… не могу. — И заплакала.

— Что там у вас? — обернулась Алена.

— Письмо Люда получила.

— Когда?

Тетка Фекла осуждающе глянула на Юрку:

— Ты принес? И молчишь? От басурман! — Она вскрыла конверт, из него выпала небольшая фотография. — Глянь, Люда. Яка-то дивка… Знакомая?

— Нет, незнакомая.

— Не плачь, письмо хорошее, — пробежала Черноштаниха глазами первый листок. — Ну! Не плачь, кажу. — Она прочла нараспев: — «Дорогая Людмила Павловна. Не испугайтесь, не подумайте плохого, когда получите это письмо»… Не испугайтеся. Поняла? — Улыбнулась и продолжала: — «Ваш муж, Алексей Васильевич, жив, но его тяжело ранило, и он находится в госпитале, а пишет вам по его просьбе медсестра…» Живой. Ну — слава богу! — перекрестилась тетка Фекла. — На, дальше сама читай.

— Ранило!.. Я знала… чувствовала, что его ранило. — Мать перед глазами держала письмо, но слезы мешали ей читать.

— Не плачь, мам, — жался к ней Юрка. — Он же — только раненый.

— Дальше читай, що за дивка на карточке? — заглядывала в листки Черноштаниха.

Подошли другие женщины. Алена села рядом с матерью — и у самой тоже слезы покатились: видно, вспомнила своего.

— Читай, Люда… Читай.

Мать обступили.

— Громко читай. Все послухаем.

Она успокоилась и стала читать.

Безвестная медсестра писала из далекого госпиталя, что Юркиного отца тяжело ранило в бою за небольшой белорусский городок. Ранило в голову и в грудь, он потерял сознание и несколько часов пролежал без памяти. Его нашла санитарка, перевязала и стала выносить с поля боя. Одна тащила, никто ей не помогал. Они уже были недалеко от наших окопов, как вдруг попали под артобстрел. Санитарку тоже ранило. А потом пошли немецкие танки, и ее ранило второй раз. Когда атака была отбита, и отца, и девушку доставили в медсанбат, оттуда — в госпиталь. Отцу сделали две операции, и он выжил. Только на третьи сутки пришла в сознание санитарка. Ее зовут Оля Карпова. Она из Белоруссии. Родных у нее никого не осталось. Всю их семью расстреляли в деревне фашистские каратели, а она ушла к партизанам. Некуда и некому написать о том, какая Оля бесстрашная и как много спасла бойцов. И госпитальная сестра, по просьбе отца, написала им, чтобы узнали и запомнили, кто его спас. На фотокарточке — это и была Оля Карпова.

— Где она? Покажьте, — сразу заинтересовались женщины.

— Дайте и нам.

— Поглядели? Сюды передавайте.

Фотография пошла из рук в руки.

— Ой, молоденькая совсем.

— И такая смелая.

— Есть же отчаянные девчата.

Карточка была маленькая — в половину ладони, тускловатая, с обломанным уголком. Торопливый и не очень умелый фронтовой фотограф снял Олю на березовой опушке, возле грузовика, быть может — перед отправкой на передовую. Подтянутым бывалым бойцом выглядела она: аккуратно заправлена под ремень гимнастерка, санитарная сумка через плечо; пилотка чуть набок, скромно подобраны прямые волосы. На фотографиях люди чаще всего почему-то улыбаются. Но Оля не улыбалась. Ее большие глаза смотрели сурово; взгляд казался много старше ее самой… Оля Карпова. Она не знала ни Юрку, ни его мать и ничем не была им обязана. Да очень ли знала до того боя Юркиного отца? А вот не побоялась — ради него, чужого человека, пошла под пули, снаряды, в огонь. Ради того, чтобы Юрка не остался сиротой.

В конце письма была короткая приписка — три неровные строчки, выведенные рукой отца. Он просил не забывать Олю Карпову, а о нем не переживать, он уже поправляется, скоро ему разрешат подниматься, ходить, и тогда пришлет подробное письмо.

Глаза матери были в слезах, но она немного повеселела, приласкала Юрку:

— Чего ж ты сразу письмо не отдал?

— Боялся… Вдруг — там похоронка.

Женщины облегченно вздыхали:

— Ну от, обошлося, слава богу.

— Живой ваш батько. Теперь ничего страшного — выздоровеет, бояться не надо.

— То спасибо — такая дивчина попалася, себя не пожалела, а то б…