Поезд на рассвете - [87]

— От глянь, какая гострая сидит.

Юрка хотел сказать, что некогда ему, что у него срочное и важное дело — несет матери фронтовое письмо, а она тут со своей колючкой. Но Анюта смотрела с такой надеждой, будто он и впрямь — доктор Айболит.

— Глянь. Это ж нетрудно!

Юрка поставил бидон, положил на траву рубашку с письмом. У него в кармане был осколок темно-синего стекла — сквозь него на солнце интересно смотреть. Капнул на Анютину пятку воды, поскреб стеклом.

— Не лоскоти, — захихикала Анюта.

— Терпи, — сказал он; уголком стекла покачал туда-сюда пенек острого шипа, что засел глубоко в коже, поддел его ногтями и выдернул. — Все, танцуй.

Анюта разочаровалась:

— Уже? Так быстро? А ну, проверим.

Она поплясала на одной ноге, потом на обеих, поскакала по дороге.

— Не колет, ха-ха! От видишь, Лешка? Все, не колет.

— Подумаешь, — пробубнил брат обиженно.

— Ты до мамки? — радостно спросила Юрку Анюта. — И наша мамка на буряках. Идемте все разом… Вода! — словно только сейчас увидала она бидон. — Дай напиться.

— Пей, — разрешил Юрка.

Чтобы она нечаянно не пролила воду, он сам поднес ей бидон. Анюта зажмурилась и пила маленькими глотками. Юрка предложил и Лешке:

— Будешь?

Тот отказался:

— Неси до поля. Там всем надо.

— Чего ты? Пей. Мамке тоже останется.

Юрка не пожалел бы, если бы Анюта с Лешкой выпили даже всю воду. Ему-то хорошо — у него есть и мать, и отец, а они — наполовину сироты.

Лешка напился, с благодарностью отдал бидон, да потом попросил обратно:

— Давай понесу.

Анюта засеменила перепелкой, убегая от них вперед.

— Под ноги гляди, — предостерег ее брат. — Опять колючку загонишь.

Анюта смеялась и легко скакала вниз по склону гребня, попеременке подбрасывая коленки. Мальчишки тоже пошли быстрее.

— Погано жить без папки, — сказал Лешка. — Не слухается Анюта. Я ей говорю — давай дома огород полоть. Нет, подалася у степ. А дома работы всякой дополна. Хата обваливается, крыша потекла… Без папки погано.

— Еще как! — согласился Юрка.

Он сжал под мышкой сверток. Нет, это не похоронка! Мало ли кто мог написать матери. Сейчас они прочтут и все узнают.

Они пришли как раз к обеденному перерыву. Три ланки[13], которые пропалывали буряки, собрались на краю поля, при дороге. Развязывали, раскладывали на хустках чего было съестного. Юрка думал — мать слегка поругает его за то, что нарушил договор, ушел из дому, и тогда он признается, почему ушел, и при всех, отдаст ей письмо. Но она добродушно улыбнулась:

— И охота было по жаре ноги бить? Послать вас куда-нибудь — не заставишь, а тут сами явились. — Потом даже похвалила: — Молодец — водички свежей принес. Мы уже свою почти выпили.

Бидон пошел по рукам, и его быстро осушили.

— Ну, беглецы, идите с нами обедать, — позвала тетя Алена, Анютина мать. — А с обеда — и вам дадим по рядку. Побачим, какие вы помощники.

Есть Юрка не хотел. Он все сильнее мучился: что же делать с письмом? Как сказать о нем матери? Или сейчас отдать, или вечером, когда уйдут с поля?

— Сени закрыл? — справилась тетка Фекла.

— Закрыл.

— А колодезь?

На колодце тетка Фекла пристроила задвижку: от воробьев, чтобы там не гнездились.

— И колодезь.

— Ну гляди. Придем — проверю.

Юрке дали пирожок с творогом и полкружки молока. Пирожок был черствый, молоко отдавало кислым.

— Не хочу, — сказал он и отставил кружку.

— Вот тебе раз. Наверно, на солнце перепекся. Ну-ка, надевай рубашку, хватит загорать. Голова не болит? — мать потрогала Юркин лоб.

— Ничего у меня не болит.

Он отодвинулся, пряча за спиной рубашку.

— Федя почту не разносил?

Юрка жда́л, что мать спросит об этом, а как отвечать — не придумал. Немного растерялся:

— Федя?.. Разносил. Ага, проехал по улице со своей сумкой. — И замолчал.

Мать решила: значит, им опять нет письма.

— Что же это наш папка так долго не обзывается?

— Ты, мам, сильно не переживай, — стал Юрка ее утешать. — Может, его ранило, и он лежит в госпитале. Скоро начнет выздоравливать и тогда напишет. Или попросит кого-нибудь написать. Вот увидишь. — Он говорил это, а самому хотелось крикнуть: «Есть письмо! Я принес его. Читай скорей!» Да не знал Юрка, какие надо сказать слова, чтобы мать не испугалась чужих букв на конверте.

— Бригадир едет! — звонко оповестила всех Анюта: она ловила в бурьянах степных корольков — красных бабочек. — Дядя Павло едет!

По дороге пылила бригадирова бедарка.

— Чепуритесь, бабы, — пошутила тетка Фекла, поправляя косынку. — Атамана встречайте.

— Поздно нам чепуриться, — грустно посмотрела в степь Алена. — Годочки наши уплыли, як листья по воде… Та и не́ для чего. И мы теперь никому не нужные, и нам нихто.

— Ты, Алена, это брось, — возразила ей тетка Фекла. — Не спеши себя в старухи записывать.

— А хто ж я? Солдатская вдова — то уже старуха. Все дли нее кончилося, все прошло. Одной теперь век вековать.

Тетка Фекла несогласно покачала головой:

— Дурное говоришь. Хиба так можно? Ты еще баба — самый сок.

Зозуля подъехал к ним, откинул обитое клеенкой мягкое сиденье бедарки, ступил на землю и весело спросил:

— Ну як оно, бабы? На буряковом фронте порядок?

— С таким командиром чего ж не будет порядок? — подмигнула женщинам тетка Фекла.