Поезд на рассвете - [71]

— Що оно будет — не знаю. — Тетка Полина смела со стола крошки и высыпала в ведро с помоями. — Я вже до него и так, и сяк. Уперся, як той вол, и все.

— Может, еще передумает, — сказала мать.

— Земля скорей треснет пополам… Идет наш Трофим Петрович. Легкий на помине.

Он прошел мимо окон в глубь двора, замешкался там. Вон почему: Пирата выпустил из сарая. Кобель пронесся туда-сюда, аж проволока свистела. Задержался хозяин и в сенях. Конечно, увидал чужие вещи. Слышно было: что-то пробурчал сам себе. Дверь приоткрылась, но он все не входил. Стучал чо́ботами: видать, разувался. Сейчас, думал Юрка, появятся черные усы.

Нет, дядько Трофим оказался безусым. Вошел — круглолицый, выбритый, в темно-зеленой полувоенной фуражке, во френче того же цвета и серых шерстяных носках, в которые заправлены были штанины.

— Людмила? — удивился он. — Николы б не подумал… С приездом.

— Здравствуйте, дядя Трофим.

— Мне говорили — ты в Устиновке. Все собирался поехать, гостинца отвезти. Та хиба соберешься, колы кругом такая кутерьма? — Он подал матери руку. — Перебедова́ла? Ну слава богу.

— Людям спасибо, а то бы не выжили мы с Юркой.

— Воно конешно.

До этого дядько Трофим словно не замечал Юрку. Теперь глянул искоса и отвернулся, — будто не узнал.

— Юра, а ты почему не поздороваешься с дедушкой? — смутилась мать. — Помнишь, он приезжал к нам в Ясногорск?

— Нет, — сказал Юрка. — Забыл.

— Забыл? Должен помнить. Тогда у дедушки Трофима были усы, как у Чапаева, а ты их почему-то пугался.

— Это помню.

— Ну вот, видишь, — заулыбалась мать.

Дядько Трофим скинул фуражку, и на его голове заблестела большая лысина.

— Знов собаку закрыла, — заворчал он на жену.

— Хай не гавкает, не кидается на людей, як дурной, — сказала тетка Полина.

— На то он и собака, щоб гавкать. Перестанет гавкать — застрелю, даром кормить не буду.

— Та мне хоч сегодня его стреляй. Такого зверюку хиба держат у дворе? Ему в немецкой жандармерии служить.

— Бабе языком молотить — як воду лить, — насупился дядько Трофим; он повесил френч на гвоздь и в нижней рубашке сел к столу.

— Такие делы… И куды зараз, Людмила, ехать надумала? Знов у Ясногорск чи як?

Юрка видел, как трудно матери отвечать Сладкомеду: лицо ее вспыхнуло, руки не находили места. Выручила тетка Полина:

— Не закудыкивай. Поживуть у нас, а там сама побачить, що воно и куда.

— Мы не надолго, — сказала мать. — Пойду работать, комнатку где-нибудь подыщу.

— Воно конешно, — неопределенно произнес дядько Трофим.

Сладкомедиха опять загремела посудой. Поставила мужу миску борща.

— Ешь, поки горячее.

Он придвинул к себе миску, помешал борщ, не пробуя — посолил.

— Принеси.

В граненом стакане тетка Полина принесла из сеней что-то мутноватое. Юрка догадался — самогон. Дядько Трофим поморщился, махом опорожнил стакан — только булькнуло в горле, занюхал хлебом; из деревянной солонки взял стручок злого красного перца, откусил половину, другую — размял в борще. Ел он молча, жадно, не отрываясь от миски. Щеки его побагровели, по бороде расплылся жир. Обед запил кружкой молока. Кости, корки хлеба вынес Пирату.

— Все своего черта напихиваешь, — осталась недовольна тетка Полина. — Кинул бы у поросячее ведро.

Дядько Трофим на нее — никакого внимания. Отдуваясь после выпитого и съеденного, он свертывал длинную цигарку. Жена толкнула его:

— И що ты за людына? Хоч бы про Алексея спросил.

— А що спрашивать?

— Де он, як воюет.

— Зараз усе воюют, знаю и так.

Докурив цигарку, он сказал:

— Воно, конешно, можно пожить и у меня, та я хату продаю. Казала тебе старуха?

— Говорила, — ответила мать. — Мы, дядя Трофим, не надолго.

— Ну, от. Под старость меняю местожительство. Надоело у Донбассе. Будемо переезжать.

— Колы то оно ще будет? — вмешалась тетка Полина.

— Не твоя справа.

— Не моя? Побачим. Як попру дрючком твоих покупателей, тоди будет моя.

— Мели, мели.

Дядько Трофим снова надел френч, фуражку и вышел. Во дворе Пират кинулся к нему ластиться, выпрашивать очередную подачку.

— Отстань, падло!

Грозный кобель получил пинка и обиженно тявкнул.

Долго молчала мать. Молчала и тетка Полина в неловкости перед племянницей.

— Отака вин людына, — как бы извиняясь, наконец проговорила она. — Мучаюся с ним усю жизнь. И в кого удался такий нелюдимый?.. Ты, Люда, не расстраивайся. Поживете, скильки тебе треба. Хай себе бурчит.

— Я не расстраиваюсь. — Мать старалась быть спокойной, но губы ее подрагивали, чувствовала она себя унизительно.

Юрке уже расхотелось жить в этой чистой хате под черепицей и с петухом над причилком. Он же не разрешил им остаться — дядько Трофим. Он прямо дал понять, что заявились они не вовремя, совсем некстати, что ему не до квартирантов и лишние рты не нужны. Он даже не спросил, ели они сегодня или нет. Сам нахватался до отвала и ушел. Может, он матери никакой и не дядя? Так — на десятом киселе родич.

Когда тетка Полина пошла кормить свиней, Юрка соскочил с кушетки:

— Мам, уйдем отсюда, я не хочу…

— Куда идти, сынок?

— Куда-нибудь. Назад в Устиновку.

— Назад возвращаться стыдно.

— Почему?

— Люди скажут: сами не знают, чего ищут.

— И пусть говорят. Мы же не виноваты.

…Дождь перестал только к вечеру. Так дотемна и просидели они в хате. Тетка Полина сварила пшенную кашу, подоила корову. Парное молоко она разлила через цедилок по кувшинам и опустила в погреб, а к столу достала холодного, утрешнего.