Поезд на рассвете - [62]

— А, винтовка.

— Що там нашли? Не трожьте! — предупредительно помахал кнутом дед Мирон и поспешил к ним. — Не трожьте! Чуете?

— Винтовку Юрка нашел. Утопленную, — сказал Володя.

Дед Мирон присел на корточки, разглядывая находку.

— Ач, лежит, сатана. Хоч зараз бери та иди воюй.

Достать винтовку — и верно не составляло трудности. Речка в этом месте была мелкая — деду Мирону, пожалуй, не выше колена. Да и в воду лезть не надо: крюковатой палкой подцепил — и винтовка на берегу. Но Юрку сейчас больше занимало не то, как ее вытащить и что с нею делать, — а как она очутилась в речке.

— Немецкая, — определил Володя.

Юрка тоже узнал, что винтовка — немецкая. Ну и кто же ее туда забросил? Наш боец, когда убил фашиста, или фриц — когда драпал или сдавался в плен?.. А если немец нарочно положил ее на мели и заминировал? Юрка невольно сделал шаг от берега.

— И хай себе лежит, поки прахом не станет, — приговорил винтовку дед Мирон. — Идемте геть, хлопцы.

Они снова направили стадо в ложбину с терниками, здесь попасли еще немного, затем стали медленно приближаться к околице. На заходе солнца череда благополучно вошла в село.

Встречали подпасков возле хаты все, даже Ванька, Дуняша рванулась к Володе — точно были они в разлуке не день, а месяц.

— Прийшли, прийшли! — обхватила она Володину руку, отбирая кнут. — Братик вернулся!

— Володя, Юрко, оставайтеся, — разрешил им дед Мирон. — Чого вам ноги бить? Я один догоню до краю.

Но Володя тоже пошел провожать череду дальше; Юрка взял у него торбу и свернул во двор.

— Денек отработали наши пастушки, — похвалила ребят баба Хивря. — Ну и слава богу.

— Не надоело? — любопытничал Ванька. — Как погоняешься за скотинякой — быстро надоест.

— Приморился, наверное, — пожалела Юрку мать. — Может, завтра не пойдешь, дома побудешь?

— Пойду, — твердо сказал он. — В степу лучше, чем дома.

Тетка Пелагея ощупала походную торбину.

— Все съели? Так и надо. Я ж вам говорила — на степу любая еда смачная… Умывайся, работник, вечерять будем.

Садиться за стол без Володи было бы не по-дружески, а он почему-то задержался. Когда же пришел, то сказал, что есть не хочет — их с дедом уже накормили в крайней хате галушками и жареной картошкой, и теперь хозяйки будут по очереди готовить пастухам вечерю. Для всех троих — для него, деда Мирона и Юрки.

Про винтовку, найденную в речке, они дома не сказали…

Юрка постоял еще немного у заброшенного, навсегда отчужденного от него подворья. Потом отошел к дороге. Глянул в сторону нижнего края села: отсюда он не был виден — скрывался за бугром; туда же уходила дорога. У того края, правобережьем, пасли они тогда череду на склонах дола и в предвечерье прогнали селом, вот по этой земле — мягкой и теплой, щедро нагретой за день солнцем. И перед хатой тетки Пелагеи первой его ласково встретила мать…

Сейчас у причилка хаты сидела старуха в светлом платке, с малышам на коленях, очевидно — внуком. Она все время наблюдала за Юркой и, когда он приблизился, встала, громко спросила:

— Ты до кого, сынок? Чей будешь?

— Ничей, бабушка. Приезжий.

— Он як. Я и дывлюся — вроде не знакомый… У кого ж гостюешь?

— У Трифона Супрунюка.

— А-а. Ну гостюй, дай бог тебе здоровья.

Следующая мазанка была — деда Мирона: низенькая, неказистая, с покосившейся, истрепанной ветром и дождями крышей и давно не беленными, в трещинах и больших серых лишаях, стенами. И от нее, и от унылого, захламленного двора отдавало нежилым, прелым духом, необратимым запустением. Но дед еще не расстался со своим земным обиталищем, коротал в хатенке последние дни… и, наверное, теперь был дома: если совсем плох стал — куда ему ходить? «Надо бы зайти, проведать старика, — подумал Юрка. Но тут же заколебался: — Да только помнит ли он меня? И что я ему скажу, чем смогу поддержать?..»

…Зарю Юрка позорно проспал. Не слышал, как поднялась мать, как собирался Володя и как прошла по улице череда. Сам не слышал, а мать не разбудила, решив, что хватит ему и одного дня пастушьей жизни, — сбил охотку, головы поднять не может. Юрка обиделся: сами повставали, даже Ванька куда-то смотался, его же, как маленького, наравне с Дуняшей, которая посапывала в другом углу, оставили досыпать, досматривать сны.

Он вылез из куреня. Солнце было уже высоко над садами. А обиду свою и высказать некому: во дворе — только баба Хивря.

— Куда все ушли? — спросил Юрка, досадуя.

— По своим делам. Володя пасеть, Палажка с твоей мамкой камыш косють.

— А Ванька?

— Ванька — як той ветер. Завеется — не догонишь. Сдается — на речку побег.

— Меня чего ж не разбудили? — все-таки выговорил Юрка бабе Хивре.

— Спал дуже сладко, пожалели рано будить… Не жалкуй. Завтра знов пойдешь, а седня — попасуть и удвох.

Так он и знал: пожалели будить. Потому что для матери он, конечно, — все еще маленький. Но Володя? Трудно ему было толкнуть напарника потихоньку? Нет, ушел. Дед Мирон, чего доброго, подумает, будто один из подпасков — засоня и зря взял такого в помощники.

— Исты будешь? — предложила баба Хивря. — Зараз кашки насыплю.

Уплетал Юрка теплую гарбузяную кашу и сам себя успокаивал: ничего, что отстал сегодня от Володи и деда Мирона. Вот поест и пойдет к ним, пасут они, конечно, там же, у терников. До вечера опять пробудет в степи, и Володя опять что-нибудь им расскажет. А по дороге туда — глянет, не забрал ли кто винтовку, — случайно, может, наткнулся да и забрал… Надо бы сказать про нее военным.