Поезд на рассвете - [60]

— Ну от, знов начнем жить, як люди. На этот год опять в кажном дворе коровка будет, — убежденно говорил дед Мирон.

Не в счет их трудов, а просто на гостинец, всем троим хозяйки преподнесли по бутылке молока — только что сдоенного.

— В обед выпьете на здоровьячко.

У последней хаты дед Мирон сказал:

— Памьятайте, хлопцы: восемнадцать коров у нас и десять нетелей. За каждую рогатую голову отчет держим.

Юрка повторил про себя: «Восемнадцать коров и десять нетелей».

Они погнали стадо по-над речкой, перевалили колючие, устеленные чебрецом бугры, спустились в зеленую ложбину и дали стаду волю. Дед Мирон придремнул, Юрка с Володей полезли в кусты терна: он рос островками по обеим сторонам ложбины. Кусты были облеплены ягодой, никто здесь ее не брал, да терпкого терна много не съешь, — деревенеют губы и язык. На то они терн. Они пощадили животы и заняли пятачок возле деда. Слушали: где же теперь фронт? Прогремело всего несколько раз и то — очень далеко. Война уходила прочь на запад, — туда, откуда пришла.

День занялся — словно и не сентябрьский: нараспашку небо, совсем летнее марево над степью, и теплынь такая, что охота побежать к речке и опустить ноги в воду. Успокоенно пересвистывались птицы; без умолку трещали, пиликали одно и то же кузнечики; безмятежные стрекозы шуршали разноцветными крыльями, садились на протянутую руку и подолгу не улетали, радужно светились их огромные чистые глаза. Славно было среди этой тишины, солнечного покоя. Ребята привыкали к тому, что в донецкой степи уже нет войны. Порой им казалось даже, будто она никогда сюда и не приходила…

В полдень скот согнали к водопою, — нашли песчаное мелководье; коровы напились и огрузло легли на сухом.

— Пора, хлопьята, и нам подкрепиться, — предложил дед Мирон и тем очень обрадовал ребят: они же оголодали, как только вышли утром за околицу, да не признавались в этом ни деду, ни друг другу.

Развязали торбы и выложили еду: корявые лепешки из муки ручного помола, картошку в мундире, все те же кукурузные кочаны, три бутылки молока; у деда Мирона обнаружился обрезок старого, пожелтелого сала, но был он такой маленький, что делить его не насмелились, — помазали им лепешки и опять завернули, на потом.

Все, что не доели, дед Мирон собрал в торбу, крошки стряхнул в речку — рыбам, ополоснул руки, вытер их об себя, достал кисет и косой клочок бумаги, высек искру кресалом, прикурил от фитилька. Сел у воды, положил руки на колени, задумался — и стал такой же отрешенный, нездешний, каким Юрка видел его летом, с удочками.

— Тебе нравится? — спросил Юрку Володя.

— Что?

— В степу. Ходить пастухом.

За неполный день Юрка, конечно, мало что успел понять. Пока это была всего лишь прогулка. Но он сказал:

— Нравится.

— Привыкнешь… Нам не надоест. Попасем трошки, а потом пойдем учиться. Тебе восьмой?

— Ага, весной семь исполнилось, — гордо сказал Юрка.

— Ну от, вместе и пойдем. Ты — в первый, я — в четвертый.

— Не успею пойти.

— Почему? — удивился Володя.

— Мамка говорила — скоро мы из Устиновки уедем.

— Куда?

— Домой, в Ясногорск.

— А там у вас есть дом? Думаешь, уцелел?

— Кто его знает.

Володя загрустил:

— Жалко… Пожили бы с нами. Война кончится — вернетесь в Ясногорск.

— Да я бы жил, в Устиновке хорошо. Не знаю, как мать… А ты всегда будешь тут жить?

— Нет, не всегда. Как выучусь — уеду, на Азовское море. Или на Черное… Буду плавать на пароходах, выучусь на капитана. Може, когда-нибудь поплыву через океан, кругом земли, аж в Индию… или на необитаемые острова.

Володя мечтательно смотрел вдаль, радостное нетерпение билось в его больших серых глазах; он смотрел в осеннюю степь, а видел себя, наверное, уже на капитанском мостике большого океанского парохода, у берегов неведомых жарких стран, видел загадочные острова у горизонта, смелых чаек над мачтами и белый, убегающий след за кормой.

— Ты глобус когда-нибудь вертел? — спросил он живо.

— Нет. А какой он?

— Круглый. Как наша земля. А на нем нарисованы все страны, моря, горы, реки… Знаешь, как много на земле разных стран! Там и деревья не такие, как у нас, и звери, птицы, рыбы. Эх, жалко — никогда всю землю не обойти, не объехать… А ты кем будешь, когда вырастешь?

— Летчиком, — без всяких сомнений заявил Юрка, поскольку считал, подобно многим мальчишкам, что выше этого нет и быть ничего не может. — Как Чкалов.

— Летчиком — тоже хорошо, — одобрил Володя. — А я хочу в море. До войны мы с батькой два раза были на Азовском. Там у него знакомые рыбаки. Судаков ловили, бычка, таранку… После войны опять поедем. Когда батько вернется до дому.

Дед Мирон докурил цигарку, помял концы сизых усов и задумчиво смотрел, как бежит перед ним и теряется в степи тихая безымянная речка… «Все молчит, молчит. Ну конечно — о чем с нами говорить? Старый и — малый. Мы ему не собеседники», — рассуждал Юрка про себя. Но дед Мирон откашлялся и сказал проникновенно, будто отвечая кому-то:

— Отак оно и ведется на земле. Одна война отгремит, перебьет людей, перекалечит, сирот по белому свету погонит, — а уже другую жди. То турецкая, то японская, то германская. Пройдет и ця, мировая. После — якую ждать?