Поезд на рассвете - [58]

— На речку будем ходить?

— Зачем? Осень уже, вода холодная.

— Не купаться. Бубырей ловить.

— А крючок есть? — поинтересовался Володя.

— Нету. Был, да потерялся, когда хата сгорела.

— И у меня нету… Завтра попробуем сами сделать. Из иголки.

В ночную степь через Устиновку шли войска. Устало всхрапывали моторы, постукивали повозки, лязгало железо; иногда раздавалась приглушенная команда — и множество ног, подчиняясь приказу, ускоряло шаг. Всё подавив мощным ревом, прогрохотали танки. Следом опять потянулась пехота, поспешая к передовой.

— Сколько же их туда идет! — пожалела мать бойцов.

— Идет много, та не все вернутся, — приглушенно отозвалась тетка Пелагея. — Складут головы соколы — и слез не хватит по ним плакать.

Бабка Хивря зашуршала в темноте одеялом — должно быть, крестилась.

— Береги их, господи, — приговаривала она, — во веки веков…

— Ты, бабушка, не бойся, — утешила ее Дуняша. — Нашего татку не убьют. Живой он прийдет.

И Юрка думал так же, как Дуняша: его отца тоже никогда не убьют. Не могут убить. Он сильнее фашистов. Он выживет и вернется.

— А книжки мои сгорели, — вспомнил Володя. — Все до одной.

— И «Кобзарь»? — огорчился Юрка.

— И «Кобзарь».

Они молча пожалели об утрате… Володя сказал:

— После войны новые куплю! И тебя читать научу. Не умеешь? Пора приучаться.

— Буду приучаться, — обещал Юрка.

Они не забыли уговор и на другой же день собрались было рыбачить. Володя выпросил у бабы Хиври иголку, раскалил ее на огне, согнул щипцами — и получился какой ни есть, но все же крючок. Нашли и нитки. Осталось накопать червей да вырезать удилище из вербы, — как вдруг пришла растревоженная тетка Пелагея и объявила, что сегодня женщина с того берега переходила речку, наступила на мину и ей перебило ноги. Сразу припомнили: и точно, утром был какой-то взрыв, да на него не обратили внимания. Бухало в эти дни часто в разных сторонах. Увидев ребячьи приготовления, тетка Пелагея разом охладила рыбацкий пыл?

— Отакая беда. А вы — со своими удочками. Киньте их, и со двора никуды. Проживем без ваших бубырей… И никаких мне, Володька, разговоров.

Но Юркина мать немного их обнадежила:

— Этими днями саперы проверят речку, понаходят мины — тогда и пойдете. А сейчас дома есть работа. Будете нам помогать.

Что поделаешь? Они согласились. Но работа была нудная: два дня выносили, выгребали из хаты все, что рухнуло, обуглилось и не до конца сотлело. Тетка Пелагея оглядела почернелые стены, пощупала, кулаком по ним постучала и смирилась:

— Куды там за всю хату браться? И думать нечего. Нема у нас ни работников добрых, ни материала. Крышу слепить — оно бы еще можно. А двери, рамы, стекло? Их тебе нихто не подарует… Хай до весны стоит. Кухню залатаем и поки в ней перебьемся. Так, сына? — посоветовалась она с Володей.

— Перезимуем и в кухне, — согласился он.

И взялись они отхаживать после пожара половину хаты. Месили глину с кизяком, собирали хворост, обломки красного кирпича, куски фанеры, жести и те тощие жердочки, что завалялись, уцелели по закуткам двора. Тетка Пелагея пометила зарубками пяток самых старых вишен в саду, их спилила тупой и ржавой пилой — на стропила. Вишни были кривые, внутри трухлявые, но лучшего строительного леса взять было негде.

Володя обрубал ветки с вишен, когда к ним во двор пришел дед Мирон. Это его именем называлось плесо внизу — прямо, как спускаться к речке от колхозной конюшни. Там дед Мирон имел несколько грядок. Из плеса поливал помидоры, капусту, табак, там же обычно и рыбачил. У речки Юрка и наткнулся на него прошлым летом. Шел, ни о чем не думая, выбирал, где бы еще закинуть удочку, выглянул из-под вербы… и оторопел с испугу… Присмотрелся — сидит под кустом старик напротив двух удочек, на поплавки уставился — и не шевельнется, ждет, когда клюнет. Белая рубаха на нем; буро-зеленая, как водоросли, помятая шляпа; глаза под тенью шляпы полузакрыты; усы и брови — сизые, а лицо — точно взялось мхом. Ну настоящий водяной, вылез из омута погреться на солнышке… Заметил старик его или нет, Юрка не понял. Обошел незаметно кусты и подался дальше. После того раза он частенько наблюдал за дедом Мироном и не переставал удивляться: деду всегда попадалась крупная рыба — все красноперки да голавли. Ну чем не водяной? Наверняка — заговор какой-то знает. И Юрка поначалу побаивался старика.

Дед Мирон взял у Володи топор, обтесал вишню, приподняв шляпу — вытер лоб рукавом и только после этого обратился к тетке Пелагее:

— От слухай, Палажка. Дело есть.

— Слухаю, Мирон Кузьмич.

— Общество до меня обращается. — Дед сел на обтесанную вишню, задумался. — Ты ж знаешь, хоч немец и гнал в Германию нашу скотину як у прорву, и стрелял напоследок, все ж таки сберегли люди трохи коровок, телят. Поки тепло, их треба пасти. Трава ще зеленая, и стерня добрая на полях. Просят, щоб я скотину доглядал. Я — согласный. Та без помощника, сама разумеешь, не потяну — года уже не те. От я и прийшов… Ты своего Володьку не отпустишь до меня подпаском? Хлопец он у тебя самостоятельный и работящий. Скотинки не багато, управимся, и тебе в семье приработок будет.

Юрка ожидал, что тетка Пелагея обрадуется этому, а она запечалилась. Будто дед собрался увести Володю на войну.