Поезд на рассвете - [57]

Двускатый курень из веток и зеленого, свежесрезанного камыша построили под вишнями за один день, — в стороне от горелой хаты. Такие же курени, только поменьше, сравнил Юрка, лепили себе сельские сторожа в садах, на баштанах, пасеках, и пацаны, честно говоря, хитрых этих укрытий побаивались. Идешь мимо и не знаешь, сидит кто в нем или нет. Идешь без всякого — ну… по своим делам. А сторожу мало ли чего придет на ум? Померещится, что ты к его владениям подбираешься. Выскочит наперерез да и пальнет из одностволки бекасинником — так, для острастки. А то и солью — пониже спины. Ведь в сторожа всегда почему-то определяют или придурков, или глухих. Ты ему кричишь — не виноват, мол, ни одной дыньки не тронул, и в голове ничего такого не было, а он берет на испуг: «Лягай, махновцы, бо всыплю по первое число! Будете в речке три дня задницы отмачивать». Но при всем том — кто из мальчишек не мечтал хотя бы разок переночевать в укромном курене, где пахнет степными травами, хлебной коркой и дынями? Сперва, конечно, ни от кого не таясь, выбрать лощеный рябой кавун — самый большой на всем баштане! — разрезать его не спеша, чтобы лопался под ножом, так же размеренно уминать дольку за долькой, вместе с подсохшей краюхой, закусить медовой дыней, а, потом лежать в холодке и слушать незатейливую трескотню кузнечиков, перепелиный перезвон и мягкий шорох ветра… Вот почему Юрка даже обрадовался тому, что они будут жить в курене, и когда стали переносить вещи к соседке, повеселел.

Только закончили эту работу, как тетка Пелагея принесла с огорода полный передник свежих, еще в зеленых «рубашках», кукурузных кочанов. К ним Дуняша добавила и своих три: она ходила помогать мамке.

— А где Володя? — спросил Юрка тетку Пелагею.

— Мабуть, у военных. Жди, скоро прибежит… Ну, давайте вечерю придумывать. Кукурузки сладкой наварим. Глянь, Люда, — попросила она Юркину мать, — як там у нас огонек.

На двух камнях, позади колодца, пузатился большой закопченный казан; под ним давно прогорело. Мать наломала сухих будыльев подсолнуха, раздула огонь. Потом ободрала кочаны и опустила их в казан, а под крышку положила мягких кукурузных листьев.

Кукуруза была поздняя, уже почти дозрелая, и варилась долго. Пока она кипела, Ванька успел выболтать Юрке, что под загатой у него зарыты патроны в обоймах, пять гильз от пушки и заржавелый немецкий тесак.

— Никому, слышь? — хитро сощурил он глаза. — И Володьке нашему не говори, а то все поотнимает. Я еще знаю, де есть патроны. В речке, в Мироновом плесе. Немцы туды поскидали, в коробках. Только никому, а то!..

Юрка обещал молчать, но удивлялся, зачем Ваньке боевые патроны: что он с ними собирается делать? Не продавать же.

Наконец, казан сняли с огня. Перед куренем, на приземистом столике, тетка Пелагея разложила желтые, точно восковые, кочаны, выхватывая их вилкой из кипятка. От кукурузы шел парок и растекался сладковатый дух пареного зерна. Грызть кочаны надо сразу, пока не остыли и не задубели; и все едоки облепили столик. Поспел к этому моменту и Володя. Похвалился ножиком-складнем: только что ему солдаты подарили.

— Небось выменял? — позавидовал брату Ванька.

— Да говорю же — солдаты дали.

— За так, без всего?

— Дали и все, — улыбался Володя. — Бери, говорят, в хозяйстве ножик никогда не лишний.

Нож был походный, с простой деревянной колодкой, медным кольцом и на шнурке, — чтобы для верности к поясу крепить.

— Работать пойду — сгодится, — сказал Володя и, ни от кого не тая, положил нож на стол.

— На какую работу собрался? — спросила тетка Пелагея.

— На любую. Мало в селе работы?

— А учеба, сынок? Школу, може, скоро откроют. А хата наша? В курене не назимуешь. Хату надо чистить, обмазывать, накрывать.

— Хата — само собой, — по-хозяйски рассудил Володя. — Хату укроем, доведем до порядку.

Ванька первым расправился с кочаном, подскочил, размахнулся.

— Огонь! — и запустил кочерыжку по-над вишнями, на улицу.

Мимо двора прошел солдатский строй.

— Отак де-то и наши идут, — покачала вслед им головой тетка Пелагея. — Храни вас господь, сынки.

Матери долго молчали. И дети притихли, глядя на них, переживая общую тревогу за своих отцов. До Ваньки только, кажется, ничего не дошло.

— Огонь! — с тем же неуместным азартом швырнул он очередную кочерыжку. Заглянул в казан и обиженно надулся: — А больше нема кукурузы? Я еще хочу-у.

— Иван! — легонько щелкнула его тетка Пелагея. — Совести у тебя нету. В кого ты такой удался?

Баба Хивря недоуменно охнула:

— Господи, ну бурьян бурьяном растет. За войну они зовсим перестали слухаться. Хоч кол на голове теши.

— Батько прийдет — возьмется за него, — припугнула Ваньку тетка Пелагея.

— Батько ще когда прийдет? А ты зараз берись, пока не поздно.

Далеко за горизонтом загремело: там, куда покатился фронт, шли непрерывные бои. Над степью — в вышине, среди белесых облаков, — блуждал тяжелый гул самолетов, и непросто было понять, наши летят или чужие.

Слушая этот гул и тяжелые раскаты, стали устраиваться в курене на ночлег. Тетка Пелагея с матерью принесли соломы, расстелили, притоптали ее, закрыли старыми одеялами, вход завесили рядном, — и получилось прямо здорово. Володьке, Ваньке и Юрке отвели место в глубине куреня. Матери, баба Хивря легли с краю, у входа; между ними пригрелась Дуняша. Под камышовым кровом было затишно, свежо, и пахло речкой. Юрка вспомнил небольшой плес, у берега которого они днем резали серпами камыш для куреня, не утерпел и спросил Володю: