Поезд на рассвете - [46]

— Мам… ну что там, а? — переборов страх, полюбопытствовала Танюха.

— Танки… Ой, сколько их!

Что их много, целая армада, было понятно и без пояснений. Когда лязг и грохот приблизились ко двору, все кругом затрясло, судорожно заколотило. Задрожала кровля погреба, из-под нее, пугливо шурша, земля посыпалась. Попали холодные крупицы и Юрке за шиворот. «Ого, ревут. Ничего себе, — поежился он, отряхиваясь. — Возьмет один какой-нибудь, свернет во двор, увидит погреб, раздавит гусеницами крышу, крутнется на месте — и… блин от нас, всех тут похоронит. Ничего это немцу не стоит». Наверняка — так же думала, этого же боялась Танюха: сидела не дыша, уставясь на Юрку совсем черными в погребных сумерках глазами. «Девчонка — ладно. Сам-то хоть не дрейфи», — настыдил себя Юрка. Чтобы Таню успокоить, заодно и себя подбодрить, сказал как можно непринужденней:

— Ну и драпают. Галопом.

— Аха, — едва разжала губы Танюха.

— «Тигры»? — как знаток спросил Юрка тетю Веру.

— Хватает всяких, — ответила она. — Есть и «тигры».

— Хвост показали. Драпают фрицы!

— Помолчи, — одернула мать Юрку.

— А чего такого? — обиделся он. — Вроде они почуют… И не почуют. Я ж тихо.

— Все равно помолчи.

И Юрка догадался: страшат мать не танки, — они прогрохочут мимо, у них своя задача, кем-то предписанный маневр; своей неизвестностью ее страшат близкий вечер, предстоящая ночь да и не меньше того — завтрашний день. Уйдут немцы или еще останутся? Если останутся — на каждом шагу жди беды, бойся расправы…

Рык моторов, железный скрежет перекатились через речку, стали удаляться.

— Слава богу, — с облегчением сказала тетя Вера. — Пронесла окаянных… Сгореть бы им всем по дороге.

— Аха, слава богу, — повторила за нею Танюха; Юрка видел по ее глазам — она еще не преодолела пережитый страх, не верит, что немцев пронесло, что вслед за этим не появятся другие — на танках, машинах или пешие.

— Далеко не удерут, — храбро заявил Юрка. — Наши им дадут прикурить.

— Село горит! — вдруг слабо вскрикнула тетя Вера.

— Ты что… говоришь?! — обеими руками схватилась мать за лестницу. — Наше село?.. Где?

— На том краю… на низу. — Тетя Вера опять прильнула к щели. — Ближче к нам, за скотным двором, тоже горит… Ой! И конюшню… — Слова застряли у нее в горле, она пригнула голову, сползла с лестницы, бесшумно притворила ляду и в наступившей полной темноте сдавленно проговорила: — Немцы!.. В нашем дворе.

— Мам! — обреченно дрогнул не Танюхин, а словно бы чужой голос. — Они сюда?.. Я боюся, мам…

— Тихо! — строго потребовала тетя Вера. — Ни звука…

Вот когда Юрка по-настоящему испугался. Жуть охватила его, сжала мохнатыми лапами. Жуткими были и подземельная темень, и ощущение собственной беспомощности в этой тесной западне, и покорное ожидание своей участи, которая больше от тебя не зависит, а кем-то заранее предрешена… Вот… сейчас  о н о  случится. Сейчас немцы подойдут, увидят земляной горб над погребом. Один приоткинет ляду, другой — гранату под нее. И конец… Могильная тяжесть все сильнее давила на плечи. Рядом — ни шороха, ни даже дыхания живого. Словно ни матери, ни тети Веры, ни Танюхи не стало возле Юрки в этот последний миг его жизни… Юрка подался чуть вперед, протянул руку… Да нет же, мате здесь. Вот ее плечо. Вот скользнула по Юркиному затылку, по щеке ее теплая, чуточку шершавая ладонь. Мать наклонилась к нему и прошептала:

— Не бойся, сынок. Я с тобой…

Долго, нет ли просидели они в таком оцепенении, в ожидании своего конца, Юрка потом сказать не мог. Вечным, непреодолимым показался ему в те минуты сырой мрак погреба. Могила — и только. Взяла их живыми — и уже никогда не отпустит на волю, на солнце, к людям… Очнулся он после слов тети Веры:

— Не слыхать немцев… Наверно ушли… слава тебе, господи.

— Если бы оно так, — пошевелилась мать.

По шорохам Юрка определил: тетя Вера встала с матраса, опять ступила ногой на лестницу.

— Послухайте… Что-то трещит. — Голос ее изменился — сделался сухих и ломким, как солома. — Чуете?.. От иди сюда, Люда.

Слегка отстранив Юрку, мать поднялась:

— Что трещит?

— Не пойму… Там, в нашем дворе.

— Тебе не показалось?

— Та нет. От иди ближче, послухай. — Тетя Вера закашлялась, но сумела пересилить себя. — Чуешь?

— Слышу, — сказала мать. — Это огонь. — Не дай бог!

— Да… только огонь так трещит. И думать нечего. Давай выглянем. Приоткрой ляду.

— Не надо! — взмолилась Танюха. — А вдруг  о н и  не ушли. Сразу увидят нас и убьют.

Помолчала тетя Вера. Конечно — колебалась, не хотела детьми рисковать. И все же решилась — толкнула, на самую малость привзняла лежачую дверку.

Узкий, изломленный клинец неба — сумеречно-синий, в красных сполохах — подсек ляду, отделил ее от погребальной темноты. Багряный зыбкий свет проник, нырнул в ямину, просеялся над головами, добрался до углов. На лице тети Веры заплескались червонные пятна. «Пожар! — пронзило Юрку. — Верно догадалась мамка — что-то горит во дворе».

— Хата! — глухо, сдавленно вырвалось из груди тети Веры. — Наша хата горит! — И позабыв про опасность, про то, что поблизости могут шастать немцы, она разогнулась и повыше, вершка на два, головой подняла ляду.