Поезд на рассвете - [43]

Каждый день к Юрке прибегала Танюха. На чердаке хаты они устроили себе наблюдательный пункт, забирались туда по жердочкам приставной лестницы и следили за дорогой, по которой, отступая, входили в Устиновку немецкие войска.

— А слыхал, Юр, — таинственно спрашивала Танюха, — как ночью танки тика́ли?

— Не хочешь — услышишь. Земля дрожала.

— Ага. Ух, страшно было! Мы с мамкой совсем не спали.

— И мы… А что это такое — соображаешь? — загадочно спрашивал Юрка.

— Что?

— А то… Раз танки тикают — значит, наши их здорово прижучили, недолго им тут выкобениваться. Стратегию надо понимать!

— Я понимаю, — не сомневалась Танюха.

— Еще не то будет, увидишь.

— Ага… Давай глядеть. Как партизаны. Правда?

Они затаивались на полутемном, пропитанном пылью и запахами ветхости чердаке и в приоткрытую дверцу, сквозь ветки вишен продолжали наблюдать за степным шляхом. Юрка давал установку:

— Запоминай.

И они считали, сколько въезжает в село грузовиков, тягачей с пушками, самоходок, подвод, мотоциклов. Особо примечали легковушки: в них — офицерье, главари. Все запомнить было невозможно, со счета сбивались. Да и надоедало сидеть на чердаке: ныла спина, затекали ноги, от пыли драло в горле.

— А для чего мы считаем? — начинала допытываться Танюха.

— Какая ты непонятливая, — стыдил ее Юрка. — А вдруг придет наша разведка? Ей все и расскажем.

— Разведка?! Тогда надо запоминать… Ох, нету на фрицев бомбы. Налетели бы наши самолеты да ка-ак шарахнули!..

Однажды досидели до сумерек. Юркина мать выходила, искала их — не отозвались, промолчали. Жутковато было в полумраке, под крышей, какие-то шорохи таились по углам, у стрехи… Кто там? Воробьи, мыши или сам домовой?.. Но они терпели. Партизаны ничего не должны бояться. Получил задание — выполняй.

Из-за бугра вынырнули два мотоцикла — больших, с колясками. На спуске поддали газу и покатили вдоль кукурузы к селу. Не сбавляя хода, скользнули в ложбину. Они все ближе… И вдруг перед огородом соседки — тетки Пелагеи — коляска передней машины подскочила, будто на мине. Трах!.. Мотоцикл развернуло поперек дороги, он взревел и завалился набок. Немца, который был за рулем, подмяло, его напарник отлетел под колеса второго мотоцикла.

— Ура-а! — ликуя запищала Танюха и вцепилась в Юркину руку. — Вот здорово! Так им и надо, фашистам. — И потихоньку захлопала в ладоши.

— Цыть! — одернул ее Юрка. — Закудахтала. Вот как придут сюда — тогда похлопаешь.

Немцы кинулись поднимать пострадавших, мотоцикл. И три автоматные очереди прочесали кукурузу.

— Ого! — насторожился Юрка. — Чего это они? С перепугу… или что примерещилось?

— Давай слезем. Пошли в хату, — потянулась Танюха к лестнице.

— Сиди, не ерзай… Пускай уедут.

На выстрелы из хаты вышла мать. Сначала за углом, затем под вишнями, перед чердачным лазом, послышался ее встревоженный голос:

— Ну где он? Куда, чертенок, подевался?.. Юра-а!

Танька только этого и ждала. Тотчас прокуковала в дверцу:

— Тут мы, тетя Люда.

— Опять на чердаке? Сколько можно там торчать? Ну-ка — вниз. Быстро.

— Выслужилась. Кто тебя тянул за язык? — обиделся Юрка на Танюху; но слазить все-таки пришлось.

— Где стреляли? — спросила мать.

— На дороге, — ответил Юрка. — Вон они… Мотоцикл у них перевернулся.

Немцы уже завели оба мотора. Проехали немного и остановились напротив Пелагеиной хаты. Двое пошли во двор.

— А вам все надо видеть, любопытные сороки. Ну-ка, марш в хату, — строго приказала мать.

Но только они подступили к порогу — позади, во дворе тетки Пелагеи, всплеснулись крики, возгласы. Все оборвала автоматная очередь.

— Это кого же они, боже мой?! — обернулась мать.

— Ой! — округлились Танюхины глаза. — А если сюда придут?

И они все трое застыли на месте, ожидая новых выстрелов… Немцы больше не стреляли. Поорали, вернулись к мотоциклам и укатили дальше — за село. И тут запричитала Пелагея. Поняли — беда у нее. Поспешили туда.

— Убили!.. Убили, проклятые! — гневно кричала соседка. — Що ж она им сделала, зверюкам? За що ж они ее порешили?

Сбоку от Пелагеи угнетенно стояли ее старший сын Володя, меньший — Ванька, пятилетняя дочка Дуняша и свекровь — бабка Хивря. Вся их семья, слава богу, была в сборе и здравии. По ком же причитала Пелагея?

— Кого… убили? — осторожно спросила мать.

— Зорьку нашу… корову, — всхлипнула Дуняша, показывая рукой на открытую дверь стайни.

— Помешала она им, гитлеровским ублюдкам! — взмахнула Пелагея крупными, мужицкими кулаками в ту сторону, куда убрались немцы. — Стояла себе смирненько в стайне… так взяли, гады ползучие, и порешили.

— За что? — все еще недоумевала мать.

— А за то, что перевернулись на своем драндулете, — сказал Володя. — Кто-то на дорогу камней накидал, они с налету и хряснулись.

— Горечко наше! Беда та й годи, — потерянно хлопала себя по бокам баба Хивря. — Як же теперь жить без нашей Зорьки? Чем детей кормить?.. Ничего на хозяйстве не осталося. Все позничтожили, басурманы проклятые… бодай бы им…

Со стороны огорода, из глубины двора, появился высокий сивый дед Мирон в древней, с обвислыми кривыми полями, фетровой шляпе — сосед, сельский пастух. Он понимающе, печально оглядел семейство Пелагеи: