Поезд на рассвете - [4]

Отца у Юрки отняла война. Нет, отец не погиб и не пропал без вести. Просто он не вернулся к ним с фронта. Когда война закончилась, он после демобилизации уехал из Германии к другой женщине, в Днепропетровск, и остался там жить. Сыну и покинутой жене — Людмиле Павловне — написал, что иначе поступить не мог: та женщина спасла ему жизнь — вынесла раненого, без сознания, из-под обстрела, перед самой атакой немецких танков; он ее любит, и у них скоро будет ребенок. Отец обещал помогать им столько, сколько будет нужно, — пока Юрка вырастет, выучится, приобретет специальность. Мать разводу не препятствовала, но от всякой помощи отказалась; а по ночам плакала… Больше отец им не писал. Правда, в первые годы, к Юркиному дню рождения, присылал поздравительную телеграмму и подарок. Так они узнавали, что отец жив-здоров, и по дорогим подаркам судили, что устроился он с новой семьей вполне благополучно, живет безбедно.

Одним словом, долго ждали они отца с войны, но так и не дождались… И остался он для Юрки навечно где-то там, в далеком довоенном времени — странно неправдоподобном своим достатком, покоем, согласием, и запомнил Юрка отца таким, каким знал тогда, каким видел на немногих фотографиях, которые они с матерью — несмотря на оккупацию, скитания, переезды — все же сберегли: молодым, веселым, сильным. На тех фотографиях отец был снят с футбольной командой района — он играл вратарем; в гимнастерке и военной фуражке — во время летних лагерных сборов; на пляже, на берегу Азовского моря — с матерью и с ним, двухлетним Юркой.

В довоенном Ясногорске было несколько заводов и ходил трамвай, а за окраиной, в степи, маячили терриконы шахт. Поначалу, когда Юрка только родился, отец с матерью снимали комнату на старой, пыльной улочке; потом получили квартиру в новом доме по улице Советской, на втором этаже, с балконом, к тому же — в самом центре, поблизости от главной площади, Дома Советов и просторного, красивого парка с фонтаном, каруселью, качелями, тиром и заманчивыми киосками, где продавали мороженое и газированную воду.

Юркин отец, Алексей Васильевич, был начальником смены на коксохимическом заводе, мать работала швеей в пошивочной мастерской. Юркина служба состояла в том, чтобы каждый день ходить в детский сад. Не очень-то там ему нравилось, — он как-то терялся среди шума, гама, толкотни, — но все же мужественно вставал по утрам, сам одевался и ждал, когда его поведут. Обязанность эту выполняла мать — садик находился как раз по дороге в ее мастерскую. Изредка Юрку отводил отец, и они расставались на весь день. Частенько Юрка не видел отца и вечерами, — когда тот возвращался со смены только к полуночи, а то и позже. В такие вечера Юрка очень скучал и лишь ненадолго забывался игрушками: они занимали все углы, стол и подоконник в его маленькой комнатке. Чего только не надарили Юрке мать с отцом, их друзья, знакомые. Были у него кубики с картинками, оловянные солдатики, мозаика, машины и самолеты, пушка и танк, прыгучие мячики, гуттаперчевые клоуны и собака, плюшевый медведь, блестящая сабля в ножнах и ружье с пружиной, которое через всю квартиру бросало короткую стрелу, снабженную резиновым наконечником. Но все это померкло перед отцовым подарком в честь Юркиного четырехлетия — вороным, красногривым конем. Эх, что это был за конь! Высокие тонкие ноги в белых «чулках», гордо выгнута шея, в глазах — отвага, а на самом — блестящая уздечка и расписное седло с бахромой, жаль только — не правдашнее, нарисованное. На коне можно было даже ездить верхом. Юрке это нравилось. Он смело садился, конечно — с саблей, крепко держал повод, а отец брал рысака за уздечку и вел из комнаты в комнату. Слушался, шел вороной: подставка-то у него была на колесиках. Перед тем как лечь спать, Юрка привязывал коня к спинке кровати; утром чуть глаза протрет — опять к нему. Так и казалось Юрке — вот сейчас конь ударит копытом, тряхнет огненной гривой и призывно заржет: «И-и-го-го!» Мол, солнце уже взошло, вставай скорей, в поле поскачем — на волю… В большой комнате тихо играла музыка — по радио передавали. А из кухни вкусно пахло, — там хлопотала мама. Услыхав, что Юрка проснулся, она подходила к его кроватке, — красиво причесанная, в сиреневом шелковом халате, — целовала Юрку, брала на руки и говорила, что пора делать зарядку, умываться и завтракать. Юрка радовался: зарядка и завтрак дома — значит, сегодня воскресенье и не нужно идти в садик. Выходные были для него праздниками. В такие дни они втроем — нарядно одетые — гуляли по городу, шли в парк и катались на карусели. В тире отец метко стрелял из духовой винтовки, и у стены падали разные фигурки, крутилась мельница, а по проволоке под потолок взмывал самолет со звездочками на крыльях… Но больше всего запомнилось Юрке Первое мая — последнее перед войной. Они с отцом ходили на площадь, смотрели демонстрацию. Когда возвратились домой, мама встретила их румяным, необыкновенно душистым пирогом и позвала к праздничному столу. А после угощения они трамваем — в переднем из двух сцепленных вагонов — поехали за город, на аэродром, и Юрка вдоволь нагляделся, как с огромного зеленого поля поднимаются настоящие самолеты, а из-под облаков прыгают бесстрашные парашютисты. У края поля, под круглым полосатым навесом, очень похожим на парашют, ели из вазочек мороженое, политое клубничным вареньем, и пили розовое шипучее ситро. Юрка старался не запятнать свой матросский костюм: был уверен, что все вокруг только и смотрят на его обновку. Отец все время шутил, мама много смеялась. Хорошо им было! И Юрка думал — так будет всегда.