Поэты пражского «Скита» - [80]

Опущенные, как плеть, —

Там даже и ты смогла бы,

Как прежде, во сне взлететь.

Каменный ангел не тронет

Крыло твоего плеча:

Лети, не будет погони.

Ты умираешь — ничья…

1935–1936 «Ночные птицы»

ВО ДВОРЕ

Дошла любовь до точки,

Цепей не расковать.

Любились голубочки.

Слетались ворковать.

Достался голубь кошке

И клювом не стучит.

Соперница в окошке

Подперлась и сидит.

Подперлась локоточком,

Глядит куда-то вниз,

Летают голубочки,

Садятся на карниз.

А во дворе прохожий —

Плечист и сероглаз,

Кому-то точит ножик

Сегодня в первый раз.

Поет, поет прохожий

Не о моей красе.

Звездами брызжет ножик

На белом колесе.

Последний вечер дожит —

Цепей не расковать,

Поет и пляшет ложе —

Пуховая кровать.

Последний вечер дожит.

Она гасит огонь,

И месяц — острый ножик

Упал в мою ладонь.

Порхая звезды всходят

От нашего двора,

Покоя не находят

На небе до утра.

И пляшут под окошком,

Скользят по желобам,

Ползет по крыше кошка

К уснувшим голубям.

«Современные записки». 1936. Т. 61

ТИШИНА

Надежный верный кров

и небо голубое,

ни пенья комаров,

ни башенного боя.

Молчит на кухне кран,

не скрипнет пол ни разу…

Излеченный от ран

мой ангел кареглазый

пришел, приполз домой

и под периной — зябок,

и как глухонемой,

склоняет шею набок…

Не слышит, но глядит

на небо, перелески.

Весенний нежен вид,

как трепет занавески…

Вот так вот, закружась,

на гомон понаслышке,

как галки, падать в грязь

от колокольной вышки…

И ангел слышит сон

сквозь локон неподвитый:

невиденный, забытый

малинов странный звон…

1936–1937 «Ночные птицы»

ГОРОДСКОЙ АНГЕЛ

Над пролетом моста, над твоею тоской —

ангел каменный, городской.

Как замшела рука, да и плеч не склонить,

чтоб упавшего благословить,

не взлететь — приросло крыло

и взглянуть ему тяжело —

посмотреть из-под серых век

на лицо твое и на снег.

И перила, что так холодны,

никогда ему не видны.

Но за каменной складкой волос

всплеск ему услыхать привелось.

— Ангел, разве нам по пути —

ведь крылатому трудно идти.

Отпускает меня тоска,

и звезда над водой близка…

Чтобы первый полет видать,

чтоб завистливо ожидать

взмаха новых, неясных крыл,

он склоняется у перил…

1936–1937 «Городской ангел»

«В небесном сне небесном…»

В небесном сне небесном

живем мы, как в раю,

в кафе как будто тесном

вмещаем грусть свою

по светлому, земному,

живущему в крови,

по родине, по дому

и по своей любви.

И плечи затекают —

зачем в раю летать?

И песен не вмещает

измятая тетрадь.

Тоска обратно плещет

и, к сердцу возвратясь,

бьет молнией на вещи,

на нашу боль и грязь.

И лишь на миг от света

ослепнув, мы поймем:

в раю иное лето,

иной бывает дом.

И стен линялых тесен

и вправду переплет,

откуда ж райских песен

тишайший здесь полет?..

И слезы над стихами,

что кружат, как вино,

откуда ж здесь дыханье

легчайшее Твое?

1936–1937 «Ночные птицы»

«На этой страшной высоте…»

На этой страшной высоте,

где прерывается дыханье,

мы не поем, и только те,

кто может, говорят стихами…

Ведь больше вынести нельзя

ни одиночества, ни стужи,

зачем же этот голос нужен,

во тьме ведущий, как стезя?

И сквозь туманы и дожди —

все беспощаднее и гуще,

чуть слышный, но еще живущий,

еще твердящий впереди,

что на земле пощады нет,

что в небе ты давно услышан,

о том, что выше будет свет,

что хватит сил подняться выше…

1936–1937 «Городской ангел»

«В счастливый дом, где розы на столе…»

В счастливый дом, где розы на столе,

Где птицы неразлучные щебечут,

Тоска войдет и, приютясь в золе,

Внезапной смерти приготовит встречу.

1936–1937 «Ночные птицы»

«Уже твою корону не расклеют…»

Уже твою корону не расклеют,

На первом бале — первый визави,

О, разве счастье взрослое лелеют,

Как эту боль о детской нелюбви?

Был котильон, и на груди — медали,

И звонкие большие номера.

О, сколько бы ни жили и ни ждали,

Наш первый бал не кончился вчера.

Он длится… И паркет, покрытый воском,

Плывет к скамье, как солнечная нить,

Где, хмурым и заплаканным подростком,

Ты даже ночь клялась не пережить.

1936–1937 «Городской ангел»

«Но из мрака тоски и разлуки…»

Но из мрака тоски и разлуки,

Ускользая из тлена и пут,

Озаряются нежные руки,

И как лебеди руки плывут.

Проклиная, благословляя,

Как на лире, легко трепеща,

Голубую ладонь раскрывая,

Ничего на пути не ища…

Чтобы только еще прикоснуться,

И вокруг обессиленных плеч

Распахнуться и тесно сомкнуться.

Чтоб печальное сердце сберечь.

И, его заслоняя от муки,

От такого привычного зла,

Подымаются белые руки.

Продевают запястья в крыла.

И, покорно тогда затихая,

Свой полет отдаляя во сне,

Чует сердце, что бьется, вздыхая,

После плача и счастья вдвойне.

1936–1937 «Ночные птицы»

ЛИЛОВЫЙ КАМЕНЬ

I

Понапрасну рядом ходишь,

Понапрасну устаешь,

Глаз печальных не отводишь

И покоя не даешь.

Камень розово-лиловый,

Аметистовый,

На рубашечке на новой,

На батистовой.

Этот камень утишает

Жар любовного огня,

Этот камень утешает

Нелюбимую, меня.

Из персидской из сирени

Розовато-голубой

Пало счастье на колени,

Счастье выпало с тобой.

Только счастье не досталось,

Сколько счастья ни ждала,

А уж как бы целовалась,

Как бы вечером ждала.

Не досталось, почему бы?

Не досталось, а кому

Эти брови, эти губы,

Да в девичьем терему?..

Проходи с обманным словом,

Хоть насвистывай,

Камень холоден лиловый,

Аметистовый.

II

Иссушил, измучил взглядом.

Только я была слепой.

Проходил со мною рядом,

Только разною тропой.

Не со мною благосклонный