Поэты пражского «Скита» - [81]

Благосклонным будет вновь,

Картой розовой, червонной

Для разлучницы — любовь.

Так оставь меня до срока,

До того, как подойду,

И сама я, черноока.

Уродилась на беду…

Угасить ли мне обновой

Аметистовой

Жар последний, жар суровый —

Жар неистовый?

«Серебряному горлу подражай…»

Серебряному горлу подражай,

Что в небо запрокинуто и плачет.

Давно остыл в амбарах урожай,

И всюду заколачивают дачи.

А журавли летят, и угловой

Скликается с другими вожаками,

Скликается с последней синевой,

С моими утомленными руками.

И замыкая занесенный клин,

Я только летней памяти отвечу:

Печаль сама уже течет навстречу,

Ты не страшись и голову закинь.

«Уже твой лик неповторим…»

Уже твой лик неповторим.

Там черный ангел тронул воды,

Легко отсчитываю годы,

О сколько лет, о сколько зим…

Стояла ночь… Но нет, ее

Уже не помню и не знаю,

Глаза твои, лицо твое

Уже часами вспоминаю.

Неуловимые черты

Мутятся, их заносит илом,

И ангел приникает к жилам,

К последним снам, к последним силам,

И с ними исчезаешь ты…

«Современные записки». 1937. Т. 64

«Еще вести покорный стих…»

Еще вести покорный стих

Перо привычно продолжало,

Но было творческое жало

Изъято из стихов моих.

И сколько месяцев прошло —

Заклятые свершились сроки.

Уже не ранящие строки

К руке слетали тяжело.

И крыльев мутную слюду

Легко ломая за игрою.

Не знали, что душа порою

Уже предчувствует беду.

И на таинственной черте,

Уже не поднимая взгляда.

Слабеет от чужого яда

И видит сны о немоте…

«Меч». 18.VIII.1937

«Был страшен миг последней немотой…»

Был страшен миг последней немотой

Перед грозой. Клубилось, трепетало

И застывало снова за чертой,

Где молнии уже вильнуло жало,

Где старый дом, стоявший в тупике,

Впервые озаренный — словно сдвинут.

Где все карнизы голуби покинут,

Где вырос флаг на явленном древке.

И полоснуло грохоту навстречу

По воздуху над тучами в разбег,

По пригородам падал первый снег

С фруктовых гор, не охлаждая сечу.

Но вот смотри, за первой прядью прядь

Дождя легчайшего и теплого, льняного

Уже из форточки перебирать.

Хотя и страшно, но совсем немного.

Внизу мутится улица? канал?

Мелькают тучи, на глазах скудея…

За этот миг наш кактус расцветал

Быстрей, чем под ладонью чудодея.

«Меч». 24.XI.1937

«Возвращайся в пятый раз и сотый…»

А в Библии красный кленовый лист.

А. Ахматова (2-й вариант)

Возвращайся в пятый раз и сотый.

Знаю я, тебе не надо знать,

Что прошу с печальною охотой,

Что приму с надеждою опять.

Звезды с неба падают и вянут.

По пути теряют стебельки…

Кто восстанет? Для чего восстанут?

Спи, мой ангел, ночи — коротки.

А наутро разберешься сразу,

Для чего вернулся и к кому,

Спи, мой ангел, сине-кареглазый,

Я тебя нарочно не пойму.

Но прощу, конечно, и поверю

И, тихонько окна заслонив,

Подберу серебряные перья

С пола в книги, песни заложив.

1936–1937 «Городской ангел»

«Теченье городской реки…»

Теченье городской реки,

такие скользкие перила

и две протянутых руки

уже без воли и без силы —

благословляющие так

души последнее биенье,

воспоминанье и забвенье,

и сон камней, и синий мрак,

и тишину, и высоту.

И звезды, что тяжеловаты,

вдруг приближаются к мосту

и обрываются куда-то, —

с прозрачным звоном и огнем,

легко сжирающим пространство,

тоску свою и постоянство,

свой дальний край, свой отчим дом…

«Современные записки». 1938. Т. 67.

«На севере венки из жести…»

На севере венки из жести,

а здесь живые белые венки,

влюбленные не умирают вместе,

разведены две правые руки.

На севере тоскует лебедь

и смотрит в небо с птичьего двора,

легко очерчен треугольник в небе,

но ты один не вылетел вчера.

Разлука простирается без края,

томится мертвый на осеннем льду,

летит живой и достигает рая

и ждет его в безветренном саду.

За облаками в перекрестном шуме

попарно — крылья и рука с рукой.

Не жди меня, твой друг сегодня умер

И обойден небесною тоской.

«Современные записки». 1938. Т. 67

ДЕТСКАЯ КНИГА

Звон стекла, дуновение шторы,

Шорох шепота на крыльце.

Прямо в окна вползают воры

С полумаскою на лице.

И уже на ногах вериги, —

«Мы безжалостно заберем

Ваших кукол и Ваши книги,

Даже плюшевый Ваш альбом…»

Безошибочно, в лунном свете,

Тот, кто стройный и впереди,

Голубой медальон заметил

Под оборкою на груди.

«Вы влюбляетесь слишком рано

(Створки отперты без труда),

Бойтесь верности и обмана.

Бойтесь памяти навсегда».

В черном бархате полумаски

Холодны, тяжелы глаза:

«Вы читаете на ночь сказки

Перед зеркалом, стрекоза,

И уже полюбить решая,

Словно сердцу пятнадцать лет,

Вы мечтаете, как большая,

И страдаете, как поэт».

Но покорны, прозрачны руки

От ладони и до плеча, —

И описаны эти муки

В басне «Бабочка и свеча»…

Забывая найденный мячик

И оборванный медальон,

Нежный голос наутро плачет

И в стихах вспоминает сон.

II

От слов твоих, от памяти моей

И от почти такого же апреля

Опять поет забытый соловей

И близится пасхальная неделя.

Но вот встает в какой-то полумгле

И призраками — праздничные лица,

Цветы сияют смутно на столе,

А соловей — как заводная птица.

Он так поет, что плачет богдыхан

В истрепанном собраньи Андерсена.

— Хочу того… — Но тяжелей туман,

И дальше север, и слышнее Сена.

И девочка, под заводную трель,

Боится так, как прежде не боялась.

Сказать тебе, что и сейчас апрель.

Что с нами память, кажется, осталась.

Что можно бы попробовать еще.

Но вот она сама уже не верит,