Поэты пражского «Скита» - [17]

лучи не вспыхнут розовым посевом,

сжимает штифт в ладони кулака,

и пальцы тонкие дрожат от гнева.

А на заре — в тревожном кратком сне

он мечется, кричит в постели:

он видит сон — в волнистой белизне

распавшиеся стены опустели;

колышется туманом пустота,

и в душу радостью плеснув сверх края,

над миром медленно плывет звезда,

лучами изумрудными сверкая…

Звезда, где гнев, и горечь, и тоска

изжиты в мудрости тысячелетий;

звезда, которую всю жизнь искал

и наяву которую не встретит!

«Брось над игрушечной пулей…»

Я счастье балаганное поймаю

и научусь прицеливаться строже.

Алла Головина

…Брось над игрушечной пулей

морщить густую бровь,

гибкие плечи сутулить

над пестрой мишенью брось.

Здесь полотняные весны,

под звездами — полутьма,

здесь убаюкали сосны

в безоблачном ситце май;

здесь и цветы не увянут,

и птицам пути нет:

только крылом деревянным

взмахнуть и не улететь.

Брось! Отложи монтекристо![62]

Пусть радостью — навсегда

мельница крыльями крестит,

на нитке дрожит звезда;

пусть с непонятной властью

картонной цветет весной

мир балаганного счастья

утерянных детских снов.

1933

Алексей ФОТИНСКИЙ >*

ВЕСЕННЕЕ (НА ДВОРЕ)

Протоптала в снегу дорожки

Каблучками лучей весна.

Холод щиплет щеку немножко,

Но душа совсем пьяна.

Это время чудное такое:

Туча сдуру роняет снег.

Я поднял воротник, но спокоен.

Я поверил шалунье-весне.

И никто не боится стужи,

Надоела зима полям.

Знаю — скоро морщинками лужиц

Улыбнется теплу земля.

Солнцем пьян, над собой неволен,

Кверху хвост — ошалел телок.

Я поднял воротник, но доволен.

Руки стынут — а мне тепло.

1924 «Огни». 1924. № 21

ИЮНЬ

Напряженно прислушались села,

ждут рассвета в сплошной тиши.

От тоски и снов невеселых

только рожь, ошалев, шуршит.

Снятся кос отбиваемых звоны

и серпов леденящий лязг…

И по стеблям, недавно зеленым,

желтизна от корней поднялась.

Не спеша ворот алой рубахи

распахнет молодуха-заря,

и коса, заблестев с размаху,

затрепещет в руках косаря.

Будет рожь молчаливо слушать,

как бессильно трава легла.

Как мелькая, чем дальше — глуше,

Утомленно звенит игла.

И от каждой серебряной вспышки

тихий шелест, как стон травы.

Но косарь равнодушен — не слышит,

он давно к этим стонам привык.

От усталости стал построже,

на траву глаз с издевкой косит:

«Что трава, что волосья — то же.

Отрастет, не жалей — коси».

1924 «Огни», 1924. № 21

«Синее, ближе взгляд леска…»

Синее, ближе взгляд леска,

сильнее, крепче запах поля.

Под сталь подковы — хруп песка,

еще удар — и я на воле.

И конь, и ветер без удил

промчат дорожкой, сердцу милой,

и сердце знает, что в груди

забиться сможет с новой силой.

Навстречу вырастет дымок

и шапки скирд, и хат заплаты…

Я возвратил бы, если б мог,

но дням минувшим нет возврата.

«Годы». 1926. № 2

«Пусть невнятно бормочет укоры…»

Пусть невнятно бормочет укоры

от тоски пожелтевший лес.

осень шьет золотым узором

паутину земных чудес —

мне нигде не найти ответа.

И не стану его искать.

Пусть кружит, как по полю ветер,

в тайниках души тоска.

Одиноко забиться бы в угол,

прядь упрямых волос теребя…

Не порвать мне проклятого круга.

Никуда не уйти от себя.

«Годы». 1926. № 2

ОСЕННЯЯ РУСЬ

Не алым маком пламенеет рожь —

в лесах румянятся калиновые гроздья.

Рябины кисти ловит рыбарь-дождь,

рукой уверенной швыряя капель горсти.

Не в крепком неводе запутался улов —

веселых туч взметает ветер стаи.

Далекий звон седых колоколов

негромкой песенкой печаль полей ласкает.

Не белым снегом замело луга —

гусиных толп не умолкают речи.

А я бреду неспешно наугад

недолгим радостям и горестям навстречу.

«Годы». 1926. № 3

ЧАЙНАЯ

По спинам улиц — света хлыст

навстречу сумеречной стуже.

И каждый день — газетный лист

тосклив, пустынен и ненужен.

Часы, хромая и ворча,

сметают стрелками минуты,

и жизнь — спитой холодный чай

уныло стынет в чашках суток.

И разве той, что за стеклом

рукою тонкой бросит сдачу,

всю нежность сердца дам на слом,

всю радость нежности истрачу?

И для ее усталых губ

с улыбкой — алою наклейкой

души заветный выну рубль,

чтоб разменяла на копейки?

«Своими путями». 1926. № 12–13

ВСЕ БУДЕТ ТАК…

Все будет так, как было прежде, встарь.

Не год, не два — века плывут и плыли.

По-прежнему желтеет озимь, ярь,

и ветру не снести прибитой ветром пыли.

Крылом петух с размаху на заре

в несчетный раз захлопнет ночи святцы,

и рожь, шурша, все так же будет зреть,

и колос ветром волноваться.

И в сенокос, у стоптанной межи,

сгребать траву не перестанут грабли…

Ах, пронести бы поскорей сквозь жизнь

свой ковш души, не выплеснув ни капли.

«Перезвоны». 1926. № 17

«Я рожден в глухих лесах Полесья…»

Я рожден в глухих лесах Полесья,

в голубых задумчивых лесах.

Оттого овеян грустью весь я

и осколки озера в глазах.

В волосах — медвяный запах проса,

и загар — колеблющейся ржи.

Серебристой полевой межи

поутру меня ласкали росы.

«Родное слово». 1926. № 9

«Нет, я не твой, не городской, нездешний…»

Нет, я не твой, не городской, нездешний,

и камню песен петь я не могу.

В сто раз милей под старою черешней

в траву забиться на родном лугу

и слушать бережно, ловить в тени осоки

брюзжанье пчел и говорок ручья…

Моя — когда-то. А теперь ты чья?

О, родина, я твой поэт далекий.

1926

ДЕМОНСТРАЦИЯ

В граниты дней

                 людей

                 и волн

                 толпа

и в улицах

                 весны разливом