Поэты пражского «Скита» - [18]

                 волны.

На полный ход

                 меняя

                 ход неполный

                 штыком зеленым

                 из земли

                 тюльпан.

Неталый снег —

турецкий мед.

                 Халва.

Осколки солнца

грудой — апельсины.

Надменный —

      в треуголке

      и лосинах —

                 над толпами,

С плаката кино.

      Шипенье шин.

Тягучий дым бензина.

      И в паутине проводов:

                 слова.

Слова.

И речь.

       Слова —

       как сталь и лед.

Такая сложная

                 и радостно простая

в прожекторе

                 над кубами домов,

в прожекторе

                 взвилась аэростая.

От жара слов

растает

сталь и лед.

От жара слов

седая сталь

растает.

Ракетой

                 вверх.

                 Сгорая

                 и блистая.

И жаворонком

с неба

       самолет.

И облако

       в бездоннейшую синь

    — веселый слон —

       луны втыкает бивень.

Весенних слов,

        весенних мыслей ливень

враз половодье черное снесло.

* * *

Предместьями

пчелиный

темный

гуд.

И на углах

                 роев людских рычанье.

Огни сегодня зажжены речами.

Железно сомкнуты плечами,

          фалангами,

          колоннами

                 идут.

Не улицы — моря.

Не площадь — океан.

В бетон домов,

в гранит дворцов и башен

за станом —

                 стан.

За рядом —

                 ряд и ряд.

Прибой толпы

                 могуч.

                 Огромен.

                 Страшен.

* * *

Они идут.

Их пламя пышет, пышет.

Вверх, на мосты,

в бульвары,

к площадям.

По этажам.

По крышам.

                 Выше,

                 ВЫШЕ.

И радио в аэропланах жарко дышит.

Огнем речей

горят сердца и крыши.

И кто не хочет,

даже тот услышит,

                 когда они

                 идут.

                 Идут.

                 ИДУТ.

* * *

Водоворот толпы.

Тесней,

смелее

митинг.

                 «Товарищи!

                 Друзья!

                 Пришел великий час.

                 Любимые!

                 Поймите же, поймите:

                 уже никто

                 разбить не в силах

                 нас.

Новым светом

                 вновь пылают зори.

Солнца алый не сорвать платок.

Всколыхнулось человечье море.

Океаном поднялся Восток.

Индия!

Твои мы слышим стоны.

Индия!

Заветная страна.

И готовятся

                 Аустэны и Уинстоны

нам по счету

заплатить сполна.

Вой, Китай!

В восстания восторге

стенам мира

вновь не устоять.

Слушайте, дыхание тая,

                 Лондоны,

                 Парижи

                 и Нью Йорки:

Бушует пламень яростный потопа.

Холодный пламень половодных волн.

Без сожаленья, чванная Европа,

от наших гаваней

мы оттолкнем твой челн.

Кто против нас,

                 могучих жаждой роста,

кто б против нас

                 стеною встать посмел,

коль заодно

                 — чеканят ТАСС и РОСТА —

сто сорок пять,

четыреста

и двести девяносто

                 мильонов

                 душ и тел?»

Пылают слов огнем,

                 огнем горят знамена.

И в тысячах грудей

                 кипит святой восторг.

                 «…Вставай, презреньем заклейменный

                 далекий север и восток…»

Стоустая —

        прибоем волн —

                 молва.

Могучее — биеньем сердца — вече.

И пенье волн живых,

        волн человечьих

покрыло мощные слова.

* * *

Прошли.

Опал прибой.

На флагах — жизнь и труд.

Не ламповщик —

заря зажгла багрянцем

       небо.

Здесь город был.

Здесь город был

                  и не был.

И только души —

                 пленные Эреба

покоя

ночью светлой

не найдут.

1927 «Воля России». 1928. № 1

ГИБЕЛЬ ГЕЛЬГОЛАНДА Поэма

Gutta cavat lapidem пес vis, sed saepe cadendam.

Капля камень долбит не силой, но частым паденьем.

Моряки

Там,

где не раз

в гавань якорь бросал

пароход нелетучих голландцев

и матросы, бранясь,

протирали глаза,

возвращаясь из баров на шканцы.

Там,

где от брызг

в плащ — льдяною стеной

осторожная куталась рубка,

гордый бритт, пьяный вдрызг,

светр загнав шерстяной,

перекусывал с горечью трубку.

Там,

где маяк

или трепетный бриг

яхты стан одевал шалью яркой;

чьей страны, страсть тая,

любовался старик

у витрины редчайшею маркой.

Там,

где матрос,

чью жену черт унес,

за чужой волочился женою, —

набежав во весь рост,

бились волны в утес,

умирала волна за волною.

Разрушение

В год,

грозный год,

батареи открыв,

корабли подходили не с оста:

покорители вод

взрыв бросали на взрыв,

рвали немцев осиные гнезда.

Рейд

отдал пыл

не ладьям рыбаков —

крейсерам, миноносцам, буксирам.

И утес встал и стыл

над прибоем веков

в минном поле пустынным и сирым.

Горд

был утес.

И хотела волна

овладеть и владеть великаном.

Сколько пролито слез…

Поцелуев она

не считала. Не счислить бакланам.

Чайкам

не счесть.

Альбатросам не знать

всех угроз и бессильных истерик.

Затаив в брызгах месть,

убегала, грозна,

на пологий податливый берег.

Гибель Гельголанда

Прост

был уход

броненосцев на вест,

но веселым он не был походом.

И дрожал пароход,

старожил этих мест,

при рассказе друзьям-пароходам.

Там,

где круги

корморанов — на дне

мертвый кит, — там раскинулся остров

И глядят старики

на труды прошлых дней

и в тоске задыхаются острой.

Скор

бег минут.

Фильмой жизнь пробежит —

— людям мерить мгновенья веками!

Возмущенья минут,

и уснут мятежи,

и волне покоряется камень.

Спит

старый плес.

Нежным телом волна

— гордой женщиной саги и эдды —