Поэты пражского «Скита» - [14]

смоет лодки глубокий взлет…

Завтра в гавани пестрым тавром

он любую с собой возьмет!

«Своими путями». 1923. № 3–4

III

В Клондайке дни коротки:

нет места брани и лени.

При встрече — вместо руки

протянут кисет олений.

В тавернах платят песком,

пьют виски горькое стоя:

обвесит — хищным скачком

нож — в грудь… и снова за пояс.

Вся жизнь — изломанный грош:

удар — закон и расплата!

И ночью горбится нож

над каждой курткой лохматой.

К усталым жалости нет;

с Судьбой — гранитная спайка…

Прощаясь — выкрикнут вслед:

«Вперед! Забудь о Клондайке!»

«Своими путями». 1925. № 2

IV

Мы покинем громоздкий порт.

Капитан нам прикажет строго:

«Обломите стрелу „на норд“,

чтоб назад не найти дорогу».

Как щенок заскулит волна,

всколыхнется упругой кожей…

Эта первая ласка нам

будет всякой любви дороже.

По волнам заскользит фрегат,

проводя по воде чертою.

Белый месяц свои рога

окропит ледяной водою;

и искривленным злобой ртом

пьяный ветер, упав на снасти,

будет петь парусам о том,

как за морем привыкли к счастью.

Из Лиссабона в Аргентину

плывут испанские купцы.

Фатой оделась бригантина,

развеяв в воздухе концы.

Эй, бригантина! Мало джина

в бочонках плещется у нас.

Кроваво-алым серпантином

взметнется к небу тишина.

В огне последнем выгнут спины

твои резные якоря…

Ах, бригантина, бригантина,

с веселым именем «Заря»!

Мы пристанем в полночный час

и, привычно покой измерив,

сбросив ношу свою с плеча,

застучим по закрытой двери:

«Эй хозяин! Оглохший крот!

Приготовь и вино и кости!

Сто дукатов за ночь вперед.

Гости все, кто придет к нам в гости».

И, стакан осушив до дна,

бросим золото в грязь таверны…

Пока золото есть у нас,

наш хозяин до смерти верен.

Объедем дальние моря.

В них тихо спит кораллов риф,

и солнцем крашенный моряк

ждет появления зари.

Косой угольник — парус джонки,

как птица раненым крылом,

хлестнет по ветру плеском звонким

и снова ляжет тяжело.

Повстречается нам корвет,

королевский корвет суровый,

на сигналы его ракет

мы ответим свинцовым словом.

И в минуты прожив года

в свисте пуль и обрывках снасти,

крикнем хрипло: «На абордаж!» —

и застынем, дрожа от страсти.

И, свободы встречая час,

белый череп с двумя костями

скажет волнам, кому из нас

отдохнуть в изумрудной яме.

В заливе, только нам известном,

залечим раненую грудь…

Сухие доски рядом тесным

Проснутся вместе поутру.

Поставим мачты, реи; щели

законопатит жесткий мох,

чтобы в конце второй недели

другой корвет нас встретить мог.

А когда под защитой гор

нам наскучит покой ленивый,

мы покинем в железный шторм

наше место в углу залива.

И сгибаясь над массой вод,

и смеясь над угрозой тучи,

будем плыть без руля вперед,

пока нас не найдет Летучий.

Пока ночью от ветра злой,

повстречав на пути Голландца,

на паркете волны морской

не споткнемся в последнем танце.

«Своими путями». 1926. № 12–13

V

Город Пенанг известен торговлей жемчугом.

(Из учебника географии)

В Пенанге ночью южной

(ночь — голубой дурман)

бледную горсть жемчужин

мне подарил Ли Кван.

Дым сладковатой трубки

узкие скрыл глаза.

Дым отогнал и, жуткий,

тихо, смеясь, сказал:

«Кровь на зубах акулы —

гибкого тела кровь,

но неподвижны скулы

бронзовых рыбаков.

Старый купец не бредит:

в каждом зерне — порок.

К белым всегда добрее

желтых суровый Бог…»

Стынул на крыше флюгер,

в море бродил туман,

и, прислонясь к фелюге,

тихо смеялся Кван.

«Своими путями». 1924. № 3–4

VI

Гумилеву

Бумеранг чертит в воздухе круг,

режет стебли травы пахучей;

черный маузер — испытанный друг

замолчал у песчаной кручи.

Я не вижу того, кто стоит

и не верит молчанию леса…

У него туго стянутый щит

белой краской в круги изрезан…

Знаю, завтра, спугнув тишину

у костров островерхих хижин,

будет петь, как, смотря на луну,

пестрый зверь мои кости лижет.

«Студенческие годы». 1923. № 5

VII

Богатых магометан хоронят в Мекке.

В гавани, где приходят корабли

             изо всех стран,

утром над холмами земли

             золотистый туман;

в узких улицах разноязычный крик,

             гул и торг,

свет смелеющей утренней зари

             с гор.

В гавани, где приходят корабли,

             скрип уключин и досок хруст:

перевозят на камни земли

             мертвый груз.

Магомет Иль Рассул Аллах!

Солнце спит над спиной пригорка.

От жары запеклась в губах

темно-бурая крови корка.

Гладит бороду шейх Гассан:

пятый день по пескам безлюдным —

режет желтый песок глаза,

и, шатаясь, бредут верблюды.

Сдавлен ношей верблюжий горб.

Пятый день караван с гробами

жадно ловит с далеких гор

ветер высохшими губами.

Круглая над песками луна

             белеет в тоске;

ловит шелест ночная тишина

             копыт в песке.

Женам песнь в решетчатом окне,

             плач и смех;

храбрым — поиски при луне,

             смерть во тьме.

Хищные — взглядом припав к земле

             (не скоро свет),

волчьей стаей следят во мгле

             каравана след.

Никто не видел и не знает,

и не расскажет никому,

какими огненными снами

нарушил выстрел тишину.

И только кровь из черной раны,

копытом взрыхленный песок

хранят до первых ураганов

тяжелый след бегущих ног.

Хранят предсмертные объятья

и лязг упавшего меча,

когда гортанному проклятью

клинок на сердце отвечал.

Черные джины скользят в песках

             в глухой тишине.

Сердце тревожно, и хлещет страх

             шаг коней.

Мускулы онемели сильных ног,