Поэты пражского «Скита» - [12]

И хитроумна и проста

Москвы мужицкая котомка.

Немало втиснули туда

Разноязычного богатства —

И опрокинули года

Свобода, Равенство и Братство.

И снова север — скопидом,

На юге — посвист печенежий —

Над обезглавленным орлом

Твои мечты, Москва, все те же.

О, пусть ты миру голова

И Рим четвертый — Рим кровавый.

Но если раньше было два —

теперь их больше, братьев Славы!

Пора посбить крутую спесь

рыжебородым северянам

и пятый Рим построить здесь,

спиною в степь — лицом к лиманам.

Отсюда ближе все поля,

и станут завистью чужому

врата державного Кремля,

где примирятся Рем и Ромул.

«Ковчег». 2. 1942

ЦЫГАНКА

Мне верить хочется — не в первый раз живу,

не в первый раз я полюбил земное.

И то, что в памяти для нынешних чужое,

не выполоть как сорную траву.

Преображение — следами разных стран

тончайшей пылью над живым и мертвым,

и эхо прошлого — когда нельзя быть черствым,

как в раковине — дальний океан.

Когда я пьян и от гитары чуд,

и в сердце захлестнувшаяся мука —

воспоминания стремительней текут

и ускоряются — и вот рокочет вьюга.

Вниз головой — четыре ночи пьянка.

Хор гикает. Бренчат стаканы в пляс,

И на меня не подымает глаз

и ежится в платок моя цыганка.

У купленной нет холоднее губ.

Чем заплатить, чтоб ласковей любила?

Четыре ночи!.. Радостней могила.

Четыре ночи… Больше не могу.

На карте весь — и не хватает банка,

а тот, направо, хмурится и пьет.

И знаю — завтра же она к нему уйдет.

Уйдет к нему. А мне куда, цыганка?

Пей, чертова! Недалеко разлука.

Вино до капли. Вдребезги стакан.

И сразу все, как вихревой туман

и в сердце разорвавшаяся мука.

В лицо. В упор. Ну, вот и доигрались.

Коса змеей сосет у раны кровь,

еще живая шевелится бровь.

Любимая, зачем так поздно жалость?

В зрачках тусклей свечи плывущей пламя.

Рука к виску — и чей-то крик… О, нет!

И медленно роняет пистолет

к ее лицу — и потухает память.

Не угадать — и я гадать не стану,

обманутый уже который раз, —

где видел я тоску ослепших глаз

и кровью захлестнувшуюся рану.

Не потому ль, что крепче жизни память,

я, только странник и в добре и в зле.

ищу следов знакомых на земле,

и светит мне погаснувшее пламя.

Ищу у купленной некупленную ласку

и знаю, что не будет никогда.

И памяти моей мучительную сказку

тащу медлительно через года.

«Много дум просеяно сквозь сито…»

Много дум просеяно сквозь сито,

Но еще зачем-то берегу

Нежность, что прилипла к позабытым,

Как листок осенний к сапогу…

И от наглости холодного рассудка.

Не умея выйти напролом.

Все еще надежда-институтка

Под подушку прячет свой альбом…

Обнищал… Все отдал до сорочки,

Забубенная осталась голова…

Жаль мне вас, наивные цветочки,

Голубые, детские слова.

Не грустить, не радоваться вами —

Ночь строга, строга и глубока…

Все равно с кошачьими глазами

Неотступно крадется тоска…

«Уже года превозмогли…»

Ф. М. Рекало

Уже года превозмогли

Страстей порывы и тревоги —

И вот я, мирный гость земли.

На вечереющей дороге.

И все, что мучило и жгло,

Что помнить я не перестану,

Уже нести не тяжело.

Как зарубцованную рану.

И только в мерные стихи

Сложу когда-нибудь для друга —

Какие знали мы грехи,

Какая нас кружила вьюга…

Всему бывают череда —

И он придет сюда, смирея,

И так же снизятся года,

Земным отрадно тяжелея, —

И полон той же тишины,

Причалит к той же светлой межи —

К священной верности жены,

К блаженству первой колыбели.

И, затихая, утвердит,

Не свист свинца, не грохот стали,

Не гул крушительных копыт,

Не странствий сказочные дали,

Не славы огненную сень —

А мирный труд в скупой расплате

И счастье тихое, как день,

На золотеющем закате.

1926

ОНА

…По вечерам, когда войдет Она,

в дыханьи спящих тайная тревога,

их сны манят с чудесного порога

и странные бормочут имена…

Как много раз менялись времена

с тех пор, как стала нищей и убогой

земля для нас, и звездная дорога

под новым солнцем селит племена, —

но до сих пор осталась нам печаль, —

о, та печаль, что первых заставляла

глядеть ночами в мировую даль,

где в хор светил Она звездой вступала…

Не видим мы ее полей и дней,

Но наши сны — и до сих пор — о Ней…

Николай БОЛЕСЦИС >*

В РОЗОВОМ КАФЕ

В розовом кафе было так уютно:

Окна, гобелены, томный полумрак;

Только над столом слышалось минутно

       Тик-так, тик-так.

В розовом кафе время стало мелким:

К розовым плечам склонился черный фрак.

Бегали привычно тоненькие стрелки

       Тик-так, тик-так.

В розовом кафе стерлась осторожность:

Губы-лепестки сомкнулись в темный мак.

Стрелки над столом им шептали: можно.

       Тик-так, тик-так.

«За свободу». 2.VII.1922

ПРОШЛОЕ

Мысли-ласточки кружат над старым домом,

чертят летом в небе ворожбу…

Все что было — стало незнакомым:

белым облаком весенних бурь.

Все что было — стало непонятным,

отзвучало с болью в перезвоне лет:

так уходят в осень солнечные пятна,

теплый колос клонится к земле;

так кивает роща шелестящей шапкой

тихим песням среди сонных трав…

Захватить бы песен полную охапку

и бродить по степи до утра.

«Студенческие годы». 1923. № 1

ВЕЧЕРНИЕ МИНУТЫ

Среди сосен скупых и строгих,

золотистых развалин скал,

обивая души пороги,

бродит моя тоска;

прикоснется к коре сосновой,

— всколыхнет на минуту тишь,

и опять замолчит… И снова

забелеет песок пути.

Много лет, поводырь ослепший,

я брожу среди желтых скал.

Может быть, оттого мне легче,

что за мною бредет тоска?!