Поэты пражского «Скита» - [13]

Говорят, где-то есть бедуины

и сожженная солнцем трава,

и верблюдов горбатые спины

колыхают восточный товар;

говорят, где-то солнце иначе

вышивает весенний узор

и кровавой сиренью охвачен

силуэт засыпающих гор;

и малиновым зноем облита

колыбель неподвижных вод…

Почему же на каменных плитах

мы не можем найти ничего?..

«Студенческие годы». 1923. № 2

«Все горе испытав…»

Все горе испытав

и всю изведав радость,

уйду в мой дом над горною рекой,

где листьев гул — последнею наградой

за все скитанья, пройденные мной.

И теплым вечером

за чаем на террасе

с друзьями, помнящими старика,

поговорю о том, как нежен и прекрасен

червонный лес и горная река;

а молодым,

им мудрость лет полезна,

я расскажу про смятые года:

о времени, когда рукой железной

пригнула Смерть немые города!..

Мой тихий дом

над горною низиной,

над умоляющим скрипением телег…

В нем обожду последнего призыва,

услышанного мною на земле!

«Студенческие годы». 1926. № 4

РЫБАКИ

Случайною копейкой дорожа,

тяжелый парус распустив лениво,

по воскресеньям праздных горожан

они катают в тишине залива.

Но у борта — среди пугливых дам,

но и в толпе приморского базара

так необычны городским глазам

огонь и дым их темного загара.

Потомки первых — хищных рыбаков,

они живут и чувствуют иначе:

им тень скалы — незаменимый кров,

и ветер рвет их бороды рыбачьи.

Для них, по трапу соскользнув тайком,

привозят в длинных черных пароходах

в соломенных бутылях крепкий ром,

рассказы о смешных — чужих народах;

для них на синюю во тьме косу

приходят девушки, поют над морем

и леденцы дешевые сосут,

весеннее подслащивая горе.

Они одни — простые рыбаки,

от берега по звездам путь наметив,

разматывают влажные круги —

для хитрых рыб затейливые сети.

И только им отмерено Судьбой

расстаться с жизнью горестно, но просто:

— с последнею девятою волной!

— с последним свистом зимнего норд-оста!

«Воля России». 1928. № 1

«Когда надежд сужаются дороги…»

Когда надежд сужаются дороги

и на дорогах шелестит трава,

жить без тревоги суждено немногим,

немногим мудрые даны слова.

Познавший жизнь минуты не торопит,

и скупо я минуты берегу,

но зарастают радостные тропы

на жизни зеленеющем лугу;

но дни идут быстрее и короче,

и вижу я (мне разум не солгал!) —

уже видны во тьме беззвездной

холодные небесные луга…

Так, все прияв, так все откинув с болью,

я постигаю с кротостью раба

бессилие и мудрости и воли,

когда у ног — последняя тропа.

«Воля России». 1928. № 1

ОДЕССА

Н. К. Стилосу

Спускался город стройными рядами

до берега. На улицах весной

цвели деревья белыми цветами.

Их гроздья душные и первый зной,

и море, брызгами пришельца встретив,

и песни порта — дерзкий жизни жар —

кружили голову, как кружит ветер,

из рук ребенка вырвав пестрый шар.

             В моей душе я сохранил упрямо

его простор и зной, и простоту,

гул площадей и шорох ночи пряной,

и первую над городом звезду.

* * *

Я помню запах водорослей синих,

игрушечные в небе облака,

ночами — сети звезд и вместе с ними

над морем глаз трехцветный маяка.

Я помню, как кружился ветер вольный

и в море чаек обрывал полет;

как на глазах — из глубины на волны

тяжелый поднимался пароход.

             Шли корабли Неаполя, Марселя

за деревенским золотым зерном,

и вечерами чуждое веселье

гремело над просмоленным бортом.

* * *

Я помню окрик в рокоте лебедок,

тяжелый шелест жаркого зерна,

рядами бочки и на бочках деготь,

и деготь солнцем плавила весна.

Я помню кости черной эстакады

и бурный дым… О, в дыме не найти,

кому они последнею наградой

за светлые привольные пути.

           Здесь — в раскаленных дереве и стали,

без горечи, без страха и тоски

любили, верили и умирали

лукавые морские мужики.

Я помню сладкие цветы акаций

и пыль, и соль, и розовый туман,

и острый парус — ветренный искатель

ненарисованных на карте стран.

Я помню степь — ковыль косою русой

и шорох волн, и желтый лунный круг,

когда руке так радостно коснуться

доверчивых и боязливых рук.

            О, власть весны! Язык любви и встречи:

единственный — он так священно прост,

когда над городом весенний вечер

и между звезд раскинут млечный мост.

Я помню город. Я давно отрезан

от стен его границами людей,

но сколько раз — под строгий рокот леса,

               под шорох медленных чужих полей

                                      я повторял — Одесса!

«Воля России». 1929. № 7

ПУТЕШЕСТВЕННИК

I

Не нужен мне стрелок стук

и поезда рокот мерный:

я ночью найду в порту

светящиеся таверны.

Там негр — корабельный кок,

там рыжий матрос французский,

малаец — больной Восток

в глазах его злых и узких.

Отбросив и гнев и лесть,

о бурях, поломках мачты,

о том, что ушло и есть,

бормочут сквозь дым табачный.

Пусть в лампах коптят огни,

пол рваной покрыт рогожей,

встречает любой из них

суровость Судьбы без дрожи.

И с ними без дней и рельс

от слов и несвязных тостов

я вижу: безумный рейс

за кладом на Черный остров.

«Своими путями». 1925. № 11

II

Распахнул у рубахи ворот,

сбросил рваное кепи прочь…

Мокрый ветер пригонит скоро

из-за моря слепую ночь.

В ночь дождливую ветер плачет,

тушит гавани полукруг;

в море — волны, патруль рыбачий,

крики, выстрел… и сердца стук!

Резкий выстрел — ненужно поздний;

весла гнутся стальной рукой.

Близок берег, и дразнит ноздри

запах водоросли морской.

Море спрячет: в песке шершавом