Поэтические поиски и произведения последних лет - [24]

Шрифт
Интервал

отполированная
                      стояла пропасть.
Погиб!
               Не выползти
под облака мне.
О том,
            чтоб выпустил,
не скажешь камню.
Кому пожалуешься?
У скал —
            где жалость?
И щель
          безжалостно
                             вверху сужалась.
Теперь ни вех,
ни троп,
                   ни флага,
ни взгляда вверх,
вперед
            ни шага…
6
Чем свет надежды
тусклее светит
                   на верхний выступ,
тем крепче между
двух скал
               я стиснут.
Мир в отдаленье.
Потерян.
                  Отдан.
Уткнув в колени
свой лоб холодный,
лопатки съежив,
с ознобом,
                  с дрожью,
в озябших пальцах
то засыпал я,
то просыпался,
во сне
              надеясь найти привычный
стол и будильник,
что был на девять
всегда навинчен.
Сон?
           Нет, реальность.
Гранит осклизлый.
Мрак
                сплошь окутал
провалы черные.
Их контур резче.
Я — мне казалось —
сижу
          у линзы обсерватории,
и вместо трещины —
с разрезом купол.
Уселся как-то,
смотрю
                 в рефрактор:
семь звезд
                   неясных
Большой Медведицы,
Москвы —
             пять красных
туманно светятся.
И в одиночестве,
на жизнь в обиде,
я
          огонечек свой
далекий видел
среди скворешен —
в Замоскворечье.
Недосягаемый
стакан
           на блюдце,
никак сюда ему
не доплеснуться.
Там,
           меньше тысячных
долей песчинки,
сам я
            за пишущей
сижу машинкой,
ища то слово
              не застывающее,
что светит,
                   словно
глаза товарища,
и облучает
             дорогу в горы,
и облегчает
             любое горе,
и вдруг
                       становится
всем нужным смехом,
и, как пословица,
обходит эхом
         поля и комнаты,
         разлуки,
         встречи…
Как высоко мне,
                            там,
в Замоскворечье,
не успокоясь,
                    вести свой поиск!
Ну, так вернись же,
будь
              в этом мире!
Там
         разве ниже,
                      чем на Памире?
При всей далекости
он виден
               в линзе,
он —
      то́чно в фокусе
мир нашей жизни.
И панорама
             мне поворачивает
то лес огромный,
то пилораму,
          где поворачивают
большие бревна,
то дом
          с девичником
берез кисейных,
то вдруг сворачивает
с дорог шоссейных
и вверх карабкается
                         по каркасу,
как по Кавказу!
А там,
          где тащит
                   стальные рельсы
кран над столицей,
сверкает
               сварщик
своей зарницей,
слепящей, синей.
Он — на вершине.
А ниже?
              Ниже
стоят подруги
               в подземной глине,
соединивши,
             как в детстве, руки.
Сошлось отныне
кольцо туннеля.
Последним слоем
прошла машина.
Здесь —
            под землею —
для них вершина.
И, впившись в линзу,
я это вижу
               из мрака, снизу.
А вот и лагерь
                  в целинном поле,
где пахнет степью.
Палатки. Флаги.
Тут горы,
             что ли?
Да, здесь и горы,
Здесь —
         первых борозд
                                горные цепи.
А завтра — жатва.
Подымет жница
                         пшеницы колос,
как флаг на гребне…
В рассвете синем
прошел
          садовник
                   к своей вершине —
зеленой кроне
               на южном склоне, —
чтоб плод
             волшебный
взять у Природы.
Вот луч восхода
                 на терриконе,
сошлись шахтеры
у вечно черных вершин породы.
И в вечно белой
операционной
                   хирург бессонный
свой труд кончает
в лучах рассвета.
Пульс крепче,
                        чаще.
Проснется спящий.
Вершина это.
Мать держит сына,
поет,
           качает —
ее вершина.
А вот
            под лестницей
к часам мельчайшим
склонился
               мастер.
Все эти части
здесь в его власти.
И вот он счастлив:
есть пульс
              в волосике,
пошли колесики
послушных суток
          вперед чин чином.
В секунду эту
взошел он будто
            сам на вершину!
В стекло двойное,
по щели
           треснутое,
я вижу:
              двое
                   стоят так тесно,
так — куртка к платью,
как будто в мире
лишь
              это место
для их объятья.
А все другое
                   для них предгорье
вершины снежной
любви их нежной…
Вдруг
         телескопные
все линзы
              лопнули…
Осколков сколько!
Сплошь,
             как портьерами,
закрылась бездна.
Вот что
              потеряно.
Вот что
           исчезло.
7
Скалу,
            что льдинами
нависла круто,
тенями длинными,
как демон Врубеля
                 в павлиньих перьях,
покрыло утро.
Теперь я видел
                      из узкой ямы,
из тьмы безлестничной,
как стены сложены,
как, подытожены
                века
                            слоями
породы треснувшей.
Изломы нижние
               под тенью хмурой
валялись
книжною макулатурой,
как в обвалившейся
                           библиотеке…
Кто был
              тот, рывшийся
здесь в юрском веке,
в стелла́жах, стиснутых
в подземном шкафе?
И что
          оттиснуто
на корешках их?
Где
           их раскрытье?
На Крите знаки
                  прочесть бы легче!
Закладки брекчий
в тысячетомных
собраньях сбросов.
Про́пасть
             вопросов!
Таблицы сдвинулись.
Природы
                клинопись
                         на плитах плоских.
Как называются
такие блестки,

Еще от автора Семён Исаакович Кирсанов
Эти летние дожди...

«Про Кирсанова была такая эпиграмма: „У Кирсанова три качества: трюкачество, трюкачество и еще раз трюкачество“. Эпиграмма хлесткая и частично правильная, но в ней забывается и четвертое качество Кирсанова — его несомненная талантливость. Его поиски стихотворной формы, ассонансные способы рифмовки были впоследствии развиты поэтами, пришедшими в 50-60-е, а затем и другими поэтами, помоложе. Поэтика Кирсанова циркового происхождения — это вольтижировка, жонгляж, фейерверк; Он называл себя „садовником садов языка“ и „циркачом стиха“.


Лирические произведения

В первый том собрания сочинений старейшего советского поэта С. И. Кирсанова вошли его лирические произведения — стихотворения и поэмы, — написанные в 1923–1972 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые расположены в хронологическом порядке.Для настоящего издания автор заново просмотрел тексты своих произведений.Тому предпослана вступительная статья о поэзии Семена Кирсанова, написанная литературоведом И. Гринбергом.


Гражданская лирика и поэмы

В третий том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли его гражданские лирические стихи и поэмы, написанные в 1923–1970 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.


Искания

«Мое неизбранное» – могла бы называться эта книга. Но если бы она так называлась – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, либо печатаются впервые, хотя написаны давно. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту.


Последний современник

Фантастическая поэма «Последний современник» Семена Кирсанова написана в 1928-1929 гг. и была издана лишь единожды – в 1930 году. Обложка А. Родченко.https://ruslit.traumlibrary.net.


Фантастические поэмы и сказки

Во второй том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли фантастические поэмы и сказки, написанные в 1927–1964 годах.Том составляют такие известные произведения этого жанра, как «Моя именинная», «Золушка», «Поэма о Роботе», «Небо над Родиной», «Сказание про царя Макса-Емельяна…» и другие.