Поэтические поиски и произведения последних лет - [23]

Шрифт
Интервал

и снова
           встал во весь рост он…
И вдруг,
            мгновенно
все стало просто, обыкновенно,
как акт приемки
                      работы сданной.
Следы
                по кромке
в мир первозданный.
Их на рассвете
                 обдунет ветер,
и вновь бесследно
затянет снегом.
С какой оценкой
тот шаг
            опишем?
Еще ступенькой
на свете
               выше.
На метр,
         но шире
всей жизни видимость,
и лучше
             в мире
нельзя и выдумать!
Пусть след стирается,
пусть засыпается,
зато увиденный
мир удивительный
вдаль
          простирается
вновь расступается
Вот знамя врыто.
Зарею греется
                 гряда суровая.
И вот с открытой
уже виднеется
                 в студеном небе
         вершина новая.
Скорее к ней бы!
И мы увидели,
           как, встав на гребень,
тень победителя
легла на небо
                всего Памира.
Гигантским га́лло
ее подняло.
Собой полмира
                  она покрыла
и повторила
              взмах ледоруба,
как жест всемирный.
А к нам
            по фирну,
                            найдя дорогу,
в наш след вступая,
вся наша группа
                   шла на подмогу,
и песня пелась
про жизнь
                  и смелость…»
5
В уснувшем лагере
после рассказа
в свой сон заглядывали
два черных глаза,
где плыл наплывом
ландшафт Кавказа.
Вовсю, на славу
спал наш рассказчик,
он был по нраву
из крепко спящих.
Спал,
         чутко вздрагивая
на каждый шорох,
друг молчаливый,
                   как бы в тревоге
за тех, которых
обвал и ливень
                       застал в дороге.
Уснул и ветер.
Мне ж
           не лежалось под парусиною.
Во мне все жаловалось
и обижалось
на безвершинное житье на свете.
Где мой
              сверкающий
подъем на гребень,
на снежный краешек,
где никогда еще
                   никто и не был?
Где — над простором
хрусталь чертога —
цель,
         без которой пуста дорога?
Найдется ль вскоре?
Я даже в этом
                      высокогорье,
седом, туманном,
не восходитель,
а только зритель
                   с входным билетом
перед экраном.
С такой тоскою
                 я шел вдоль склона
перед рекой
               ледниковой, сонной.
Как странен вечер!
Нет рядом
                  тени.
Из льда изваянный,
плыл спящий глетчер,
неся развалины
землетрясений.
«Вот тишь…» —
                           я думал.
Вдруг ветер сдунул
с ночных верховий
                 комок пуховый
реке навстречу.
Со скарбом,
                скопленным
в горах заснеженных,
ледник
            плыл толпами
замерзших беженок.
Синь стала гуще.
              Сильней подуло
тревожным гулом
толпы бегущей.
Раскинув перья,
                      плыл небом хаос.
Не шел теперь я —
брел,
              спотыкаясь.
И словно коваными
                             каблуками,
стучали камни,
спасаясь бегством.
А мрак разросся.
Теперь он несся,
                       стеною снега
метя по безднам.
И неизвестно:
           где флаг ночлега,
где плечи,
                  лица,
рука,
           чтоб взяться,
остановиться?
Нет!
         В злобно воющем
концерте фурий
я стал такою же
частицей бури,
как снег,
             как камень,
со склона сорванный,
маша
               руками
назад и в стороны,
земли не чувствуя,
но все же
                  зная
обрывком мысли,
что это
           буйствует
дух гор,
              хозяин
Памирской выси.
Внизу —
           потопом опустошительным
он несся
              с топотом
к долинным жителям
ордой,
             толпою,
                     ночным набегом,
а здесь —
             крупою и мокрым снегом
в чернейших перьях,
как джин
               на сцене,
он шел — соперник
                           землетрясений,
в смерчах вращающий
камни и градины,
дух,
       превращающий
в озера впадины,
творящий
              горы и водопады, —
вихрь,
             от которого
не жди пощады!
Мрак мутью месится,
все небо кружится,
я
          вместе с лестницей
несусь
        обрушившейся,
в туманной пене,
со снежной кашей
перемешавшей
мильярд ступенек.
Рев нападенья
орды
            всех демонов.
И — дело сделано.
Толчок паденья.
На дне
                   паденья
стал грохот лепетом.
Пурга затихла.
С лицом залепленным
из массы рыхлой
я встать попробовал.
Но был
             сугроба вал
глубок и влажен.
Терпел я бедствие.
Так, помню
                в детстве я:
мурашек, пойманный
в песке на пляже,
подняться тщился.
В песок проваливаясь,
он так
              карабкался,
так копошился.
И я ворочаюсь
так — в свою очередь.
Плечом,
            спиною
разгреб сугроб я
и к свету вылез.
Вот
         надо мною
вновь появились
чертоги черные
с полоской неба.
Но это не были
вершины горные.
Встав,
            словно тени
и льдом обвешанные,
чернели
           стены глубокой трещины —
два бока щели,
где, пойман опытным
                         ловцом в погоне,
я —
         как прихлопнутый
меж двух ладоней.
Мысль
             впилась в разум,
я понял сразу:
конца начало.
                   Башня Молчания!
И закричало
во мне
                 отчаяние.
Я в сумрак сизый
вгляделся.
Где он,
            проход для жизни?
Нет!
             Я заделан,
вмурован в стену.
Хотя б карниз мне.
Но
             нет уступок.
Здесь ни уступа.
Высокой тенью,
старинной кладкою,
кой-где
             коробясь,
до боли ровная,
                           до крика гладкая,

Еще от автора Семён Исаакович Кирсанов
Эти летние дожди...

«Про Кирсанова была такая эпиграмма: „У Кирсанова три качества: трюкачество, трюкачество и еще раз трюкачество“. Эпиграмма хлесткая и частично правильная, но в ней забывается и четвертое качество Кирсанова — его несомненная талантливость. Его поиски стихотворной формы, ассонансные способы рифмовки были впоследствии развиты поэтами, пришедшими в 50-60-е, а затем и другими поэтами, помоложе. Поэтика Кирсанова циркового происхождения — это вольтижировка, жонгляж, фейерверк; Он называл себя „садовником садов языка“ и „циркачом стиха“.


Лирические произведения

В первый том собрания сочинений старейшего советского поэта С. И. Кирсанова вошли его лирические произведения — стихотворения и поэмы, — написанные в 1923–1972 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые расположены в хронологическом порядке.Для настоящего издания автор заново просмотрел тексты своих произведений.Тому предпослана вступительная статья о поэзии Семена Кирсанова, написанная литературоведом И. Гринбергом.


Гражданская лирика и поэмы

В третий том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли его гражданские лирические стихи и поэмы, написанные в 1923–1970 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.


Искания

«Мое неизбранное» – могла бы называться эта книга. Но если бы она так называлась – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, либо печатаются впервые, хотя написаны давно. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту.


Последний современник

Фантастическая поэма «Последний современник» Семена Кирсанова написана в 1928-1929 гг. и была издана лишь единожды – в 1930 году. Обложка А. Родченко.https://ruslit.traumlibrary.net.


Фантастические поэмы и сказки

Во второй том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли фантастические поэмы и сказки, написанные в 1927–1964 годах.Том составляют такие известные произведения этого жанра, как «Моя именинная», «Золушка», «Поэма о Роботе», «Небо над Родиной», «Сказание про царя Макса-Емельяна…» и другие.