Поэт, или Охота на призрака - [67]

Настал мой черед молчать. Уоррен тем временем свернул на ведущую к отелю дорожку и, обогнув здание, затормозил у дверей. Не вставая с сиденья, он указал мне через ветровое стекло на небольшую нишу справа от входа:

– Видишь то место? Оттуда стреляли в Рейгана. Я был здесь, когда это случилось, и стоял в каких-то пяти футах от Хинкли, дожидаясь выхода президента. Прикинь, он даже спросил у меня, сколько времени. Нас, репортеров, было всего несколько человек – тогда, знаешь ли, большинство журналистов не давало себе труда следовать за Рейганом по пятам, куда бы он ни направлялся. Только потом, после покушения, пресса стала следить за каждым его шагом.

– Еще бы!

– Да, это была редкая удача.

Я посмотрел на Майка и с серьезным видом кивнул, а потом мы оба дружно рассмеялись. Мы-то знали, в чем тут суть. Подобное могло считаться удачей только в репортерском мире, где единственным, что ценилось выше попытки покушения на жизнь президента, свидетелем которой ты стал, было покушение удавшееся. Правда, нужно было еще изловчиться самому не попасть под пули охраны, и тогда ты мог считать, что тебе повезло вдвойне.

Я выбрался из машины и, прежде чем захлопнуть дверцу, снова засунул голову в салон.

– Вот ты и выдал свою подлинную сущность, парень.

Майкл улыбнулся.

– Возможно, – только и сказал он.

Глава 16

Все тринадцать папок были довольно тонкими, но каждая из них содержала разработанный ФБР и фондом протокол-вопросник на пяти страницах, а также несколько дополнительных листов с заметками о характере работы погибшего и свидетельскими показаниями его коллег.

Большинство дел оказались примерно одинаковыми. Профессиональные стрессы, злоупотребление алкоголем, проблемы в семье, подавленное состояние – таковы были стандартные составляющие болезни, которую я впредь решил называть «полицейской депрессией». Основным симптомом ее являлась подавленность, которая – в той или иной степени – встречалась во всех случаях, поражая копов изнутри. Между тем только в полудюжине досье я обнаружил упоминание о том, что непосредственно перед смертью погибший работал над каким-то определенным делом, которое либо упорно не поддавалось разгадке, либо было только недавно ему поручено.

Быстро прочтя заключения, я, в силу разных причин, казавшихся мне достаточно вескими, что называется, с ходу забраковал несколько кандидатур: начал со случая, когда свидетелями смерти оказались несколько человек, и закончил самоубийством при таких обстоятельствах, когда замаскировать убийство под суицид просто не представлялось возможным.

В результате у меня на руках осталось восемь дел, сортировать которые было уже несколько труднее. На первый взгляд – если судить по краткому резюме в конце каждой папки – все они подходили под мою схему. Везде упоминалось о конкретном расследовании, которое тяготило самоубийцу, а кроме этой зацепки да еще стихов По, у меня не было ничего, что помогло бы распознать искомые инциденты. Вынужденный довольствоваться этими двумя критериями, я принялся за работу, надеясь, что мне все же удастся выяснить, какие из этих восьми случаев суицида могут в действительности оказаться тщательно замаскированными убийствами.

Сосредоточив свое внимание на предсмертных записках, я отсеял еще два эпизода: оба самоубийцы в своем последнем письме обращались к близким (один – к матери, а другой – к жене), прося понять и простить их. В этих посланиях не было ни единой строчки, которая напоминала бы цитату из литературного произведения. Отложив в сторону эти две папки, я остался с шестью делами.

В первом же из них я обнаружил записку, состоявшую – так же, как и в случае Брукса и моего брата – всего из одной строчки:

Дорогой мрачной, одинокой, лишь ангелам больным знакомой…

Меня словно бы током ударило. Я схватил записную книжку и открыл ее на той странице, куда под диктовку Лори Прайн выписал отрывок из «Страны снов» Эдгара По:

Дорогой мрачной, одинокой,

Лишь ангелам больным знакомой,

В тот край, где правит ночью черной,

Воссев на троне, Эйдолон,

Явился я, пришелец ранний,

Из мира странной, дикой тайны,

Из отдаленных и великих

Пределов сумрачных и тихих,

Что вне границ и вне времен.

У меня внутри все похолодело. Мой брат и некий Моррис Котит, детектив из Альбукерке, предположительно покончивший с собой выстрелами в грудь и в висок, в своих предсмертных записках цитировали одно и то же стихотворение одного и того же автора. Это не могло быть простым совпадением.

Однако ощущение триумфа и восторга быстро сменилось ослепляющей, лютой яростью. Я ненавидел убийцу, который прикончил Шона и всех остальных. Я ненавидел полицейских за то, что они сразу не поняли правду. Моментально вспомнилось, как отреагировал Векслер, когда мне удалось убедить его в своей правоте. «Какой-то вшивый репортеришка…» – так, кажется, он сказал. Да, для копов я был всего лишь репортеришкой, жнецом на ниве новостей, шакалом из шакалов, и вот я сделал за полицейских их работу. И все же мой гнев питала главным образом ненависть к подонку, который все это инсценировал и о котором я почти ничего не знал. Выражаясь его же собственным языком, я преследовал Эйдолона – морок, бесплотный призрак, который тает в воздухе, не оставляя следов.