Поэмы - [24]

Не стал он черствым, несмотря на годы.

Она в ответ: «Отец мой, если вы

По мне прочли, как жизнь играла мною,

Не думайте, что я стара, — увы!

Не бремя лет, лишь горе в том виною.

И я цвела б, как розмарин весною,

Поверьте мне, когда б одну себя

Могла любить, другого не любя.

Но слишком рано я вняла, к несчастью,

Мужской мольбе — недаром было в нем

Все то, что женщин зажигает страстью.

Любовь, ища себе надежный дом,

Отвергла все, что видела кругом,

И в нем нашла свой храм живой и зримый,

Чтобы навеки стать боготворимой.

Еще он бритвой не касался щек,

Едва пушком пробилась возмужалость,

И был нежнее кожи тот пушок.

Любовью подстрекаемая шалость

Решить неоднократно покушалась,

Как лучше он — с пушком иль без пушка;

Задача оказалась нелегка!

А волосы! Подкравшись от реки,

Любил зефир в тиши ночного сада

К его губам прижать их завитки.

Сердца спешат, когда их ждет отрада;

В него влюблялись с первого же взгляда,

И рая весь восторг и волшебство

Сулил плененным томный взор его.

Прекрасен был и дух его, как тело.

Девичья речь, но сколько силы в ней!

Мужчинам в спорах он перечил смело

И, ласковый, как ветер майских дней,

Являлся вихря зимнего страшней.

Считали правом юности строптивость,

А лжи служила маскою правдивость.

Каким красавцем на коне он был!

Казалось, конь гордится господином

И от него заимствует свой пыл.

Они скакали существом единым,

Загадку задавая всем мужчинам:

Седок ли счастлив на коне таком,

Иль счастлив конь под этим седоком.

Но каждый спор кончался на решенье,

Что меркнет все пред красотой его;

Он украшал любое украшенье

И сам был совершеннее всего.

Могло ль украсить что-нибудь его,

Когда сама прекраснее казалась

Та красота, что с ним соприкасалась!

Во всех вопросах рано искушен,

Владея даром слова превосходно,

Изведал все глубины знанья он,

Мог убедить кого и в чем угодно,

Веселье в грусть преображал свободно,

А горе в смех и, сам еще дитя,

Всех силой слова подчинял шутя.

Так властелином стал он над сердцами,

Мужчин и женщин обольстив равно,

И все служить ему тянулись сами,

Во всем, везде с ним были заодно.

И не казалось стыдно иль смешно

Ловить, предупреждать его желанья,

Не дожидаясь просьб иль приказанья.

Все жаждали иметь его портрет

И каждый день и час им любоваться.

Так празднолюбец, видевший весь свет,

Запомнить хочет виллу, парк, палаццо,

Чтобы чужим богатством наслаждаться

Хоть мысленно, хотя б на миг забыв,

Что сам богач, подагрик старый, жив.

И слова с ним не молвила иная,

А думала, что он в нее влюблен.

Так я сама пошла в силки, не зная,

Как был искусен, хоть и молод он,

Какой волшебной силой наделен.

Отдав ему цветок, едва созревший,

Осталась я как стебель пожелтевший.

Но я не уподобилась другим,

Его не домогалась я нимало.

Нет, защищая честь свою пред ним,

Я долго расстоянье соблюдала.

Твердил мне опыт: ты не раз видала,

Что у него для женщин два лица,

Что скуки ради губит он сердца.

Ах, но кого чужое учит горе,

Кому подскажет боль чужих обид,

Что сам он должен испытать их вскоре,

И кто грядущий день предотвратит?

Чью кровь совет хороший охладит?

Ему на миг желанье покорится,

Но тем сильнее снова разгорится.

Легко ли той, кто страстью сожжена,

Учиться в школе опыта чужого,

Любить не так, как хочет, — как должна.

Пускай рассудка дружеское слово

На пропасть указует ей сурово,

Пускай грозит бесчестьем горьким ей —

Что проку! Сердце разума сильней.

Я знала, что жесток он от природы,

Что слезы женщин радуют его,

Что любит он извилистые ходы,

Я видела довольный смех его,

Тщеславия мужского торжество,

И в письмах, в клятвах с самого начала

Я ложь и лицемерье различала.

И твердость я хранила много дней,

Но все молил он: „Сжалься, дорогая!

Внемли страданьям юности моей

И не готовь мне гибель, отвергая.

Верь, клятв моих не слышала другая,

На пир любви я зван был не одной,

Но хоть одна приглашена ли мной?

Я изменял, но не суди меня.

Тому лишь плоть, но не душа виною.

Где нет в сердцах взаимного огня,

Там быть не может верности. Не скрою,

Иных вела к позору связь со мною,

Но только тех, которым льстил позор,

И не меня, пусть их язвит укор.

Я многих знал, но не обрел подруги,

Искал — и не нашел у них тепла,

Я отдал не одной свои досуги,

Но ни одна мне сердце не зажгла.

Оно отвергло всех — им нет числа,

И над собою, чуждо мукам страстным,

Осталось господином полновластным.

Взгляни сюда: вот огненный рубин,

Вот бледный перл, и оба — дар любовный.

В них сходства нет, но их язык один

Отвергнутых причуд язык условный.

Цвет, полный крови, или цвет бескровный.

Они молчат, но как безмолвный взгляд

О всем, что скрыто в сердце, говорят.

Верь, все сердца, чей стон слился в моем,

Сочувствуя моей глубокой муке,

О дорогая, молят об одном:

Как друг, навстречу протяни мне руки

И без презренья, без холодной скуки

К мольбам и клятвам слух свой приклони:

Одну лишь правду говорят они“.

Так он сказал, и взор его поник,

К моим глазам прикованный дотоле,

А по щекам катился слез родник,

Свидетельство терзавшей сердце боли,

И рдели розы щек в его рассоле,

И, как роса, слезы живой кристалл

Их преломленным пламенем блистал.

О мой отец! Какая сила скрыта

В прозрачной капле, льющейся из глаз!

Пред ней смягчится сердце из гранита

И лед в груди растает тот же час.

Она двоякий отклик будит в нас: