Поэмы и стихи - [22]

Сестрица Мери этот мне

   Поведала  рассказ,

Хоть Эдвард сам мне кое-что

   Говаривал подчас.

Ну, ладно! Мери, как сестре,

   Друг Эллен помогала;

Она была все чаще с ней,

И ей все делалась милей;

   Она весь дом держала.

Она по будням на базар,

   А в праздник — в церковь шла;

Все как всегда, но это все

   Лишь видимость была.

Грустила Эллен?  Не скажу.

   Но веселилась мало;

И Эдварда она своей

   Веселостью пугала.

Она молчала по часам;

   Чтоб избежать тоски,

Она певала про себя

   Веселые стишки.

И слышалось в ее простых,

   Уверенных словах,

Что у нее своя печаль,

   Свой неотступный страх.

Вдруг скажет, кисть обняв свою:

   "Нет, мне не исхудать!"

Раз Мери за руку взяла

   (Взгрустнулось той опять),

В лицо взглянула и слегка

Ей стала руку жать.

Потом сильней, сильней, вцепясь

   С какой-то дикой, страстью,

И закричала: "Нет, нельзя

   Себя принудить к счастью!"

Раз Мери обняла она

   В самозабвенный  миг,

И билось сердце, и слова

   Шли сами на язык.

Они шли сами, как поток,

   Что выступил из ложа,

И, взвизгнув, крикнула она:

   "Как ты на мать похожа!"

Так понемногу стал весь дом

   С уныньем неразлучен;

И, видя как грустит, жена,

   Был Эдвард хмур и скучен.

Он с неохотой ввечеру

   Отодвигай засов;

Ему как будто стал чужим

   Любимый прежде кров.

Раз вечером он книгу взял,

   Не стал в нее смотреть,

Швырнул ее и простонал:

   "Нет, лучше умереть!"

Взглянула Мери на него

   С улыбкой неживой

И молча на руку к нему

   Склонилась головой.

И Эдвард, громко зарыдав,

   Колена преклонил:

"У  ней  разбитая душа!

   О, господи! Нет сил!"

Стоял туман. В такие дни

Работа тяжела.

Копнешь, раскашляешься. Все

Весна в тот год не шла.

И вдруг, на удивленье всем,

   Жара и духота;

Все тени ищешь, а кругом

На ветках ни листа.

Так вот, есть уголок в лесу,

   Его беседкой звать;

Вы, верно, знаете, хотя

   Откуда  вам  и  знать.

Поблизости и пастбищ нет,

   Тропинок нет туда;

Там зеленеет остролист

   Да говорит вода.

Деревья сами разрослись

   В густой, тенистый свод;

Совсем беседка; в трех шагах

   Студеный ключ течет.

Воскресным утром как-то раз

   Друзья сюда пришли;

Алели ягоды; звучал

   Церковный звон вдали.

Приятно слушать плеск ручья

   И звон колоколов;

Приятно слушать их зараз

   Средь тишины лесов.

Усталый Эдвард отдохнуть

   На мягкий мох прилег

И задремал под звон ключа;

   Тот ключ и в будни, лепеча,

Вас усыпить  бы  мог,

А он был не совсем здоров

   И ночь провел без сна;

Беседа женщин рядом с ним

   Была едва слышна.

"Смотри-ка, Эллен, как лучи

   Сквозят в листах  густых.

Все солнца крошечные в них,

   Не больше глаз твоих.

И славой каждое из них

   Окружено своей,

И каждый голубой кружок

   Оделся в радостный венок

Из тоненьких лучей".

И стали, глядя на лучи,

   Судить про их цвета;

"Зеленый", — эта говорит,

   "Янтарный", — скажет та.

А Эдвард был недобрым сном

   Тем временем смущен;

С тревогой слушали они,

   Как тяжко дышит он.

"И это — мать!", — он произнес,

   Не открывая глаз,

Виднелись на его лице

   И страх, и боль зараз.

Они вздохнули, угадав,

   Что в мыслях у него;

Проснувшись, он взглянул вокруг,

   Не видя ничего.

Он сел, и прежде, чем из глаз

Тяжелый сон уплыл,

"Прости, Господь, — воскликнул он, —

Я сердце ей разбил!"

Тут Эллен вскрикнула, дрожа,

   И вдруг расхохоталась,

А Мери больше никогда

   С тех пор не улыбалась.

1797–1809

(М. Л. Лозинский)

Избранная лирика в переводах С.Маршака и М.Лозинского [12]

ГИМН ПЕРЕД ВОСХОДОМ СОЛНЦА В ДОЛИНЕ ШАМОНИ (Hymn before Sun-rise, in the Vale of Chamount)

(М. Л. Лозинский-1920)

Кроме рек Арвы и Арвейрона, которые берут начало у подножия Монблана, по его склонам стремительно сбегают пять потоков; и в нескольких шагах от ледников во множестве растет Gentiana major с прелестнейшими голубыми лепестками.

Или ты властен горний бег денницы

Заворожить? Пока она стоит

Над страшной головой твоей, Монблан,

У ног твоих и Арвейрон, и Арва

Гремят немолчно; ты же, грозный облик!

Встаешь из моря молчаливых сосен

Так молчаливо! Над тобой, вокруг,

Глубок, и черен, и веществен воздух,

Сплошная тьма: и мнится, ты в него

Вонзаешь клин! Но если вновь взгляну я,

Он — твой спокойный дом, хрустальный храм,

Он — вековечная твоя обитель!

О грозный, тихий! На тебя смотрел я,

Пока, еще доступный чувствам плоти,

Ты не исчез для мысли: в созерцанье

Я обожал Незримое одно.

Как сладостный напев, такой отрадный,

Что мы ему, не сознавая, внемлем,

Ты, между тем, с моей сливался мыслью,

С моею Жизнью, с тайным счастьем Жизни,

Пока Душа,  восхищена,  разъята,

Переливаясь в мощное виденье,

Как в свой же образ, не рванулась в Твердь!

Проснись душа!  Ты большую хвалу

Должна воздать! не только эти слезы,

Немой восторг и благодарный трепет!

Проснись, о песнь! Проснись, проснись же, сердце!

Долины, скалы, пойте все мой Гимн.

Ты прежде всех, единый царь Долины!

Ты, что со мраком борешься всю ночь,

Ты, что всю ночь встречаешь рати звезд,

Всходящих ввысь и нисходящих долу;

Друг на рассвете утренней звезды,

Сам алая звезда и соглашатай

Зари: проснись, проснись и пой хвалу!

Кто опустил твои основы в Землю?

Кто алым светом напоил тебя?

Кто из тебя кипенье рек исторг?

И вы,  пять дико радостных потоков!

Кто вас воззвал ив сумрака и смерти,

Из ледяных и темных недр воззвал

И ринул вниз с зубчатых черных круч,