Поэма о фарфоровой чашке - [28]

Их не удивляло это: за Федосьей Поликановой, слывшей в поселке и на фабрике первой красавицей, всегда увивались мужчины. Но какая-то неприязнь, какая-то обида наполнила их, когда они установили, что Карпов не на шутку заинтересован девушкой.

Самой Федосье льстило внимание инженера, но он ей не нравился. Он ее пугал чем-то. Вот эти упорные молчаливые взгляды, этот приглушенный голос, каким он разговаривал с нею, его манера держать себя с нею были для нее необычны. Порою они смешили ее, порою же возбуждали неосознанную, смутную тревогу.

В ней кипела молодость крепких свежих девятнадцати лет. Ее радовал громкий веселый смех, задорная, звенящая песня, быстрые широкие движения. Когда при фабричном клубе организовался физкультурный кружок, она была одной из первых, которая надела майку и трусики и с обнаженными руками и ногами стала в ряды физкультурников. Ее гибкое и крепкое тело выделялось из толпы молодых полуобнаженных тел изяществом и сверкающей грацией молодости. Подруги с завистью говорили ей:

— У тебя, Феня, фигура замечательная… Тебе бы в кине играть, на картине!..

А парни все норовили обхватить ее, помять, пытались бороться с нею, но получая крепкий и горячий отпор, смущенно хохотали.

Дома отец, старик Поликанов, порою долго приглядывался к ней и о чем-то соображал. А потом, в ее отсутствие, говорил жене:

— В кого она, Федосья наша, такая?..

— Какая?..

— Остроглазая и нахальная… Прямо всем в глаза кидается!..

— Ты уж, старик, скажешь… Вовсе она не нахальная…

— А ты погляди, как она, язви ее, буркалы свои разжигает… Всех парней смущает на цельной фабрике… Обкручивать ее надобно скорее.

— Нонче, старик, этак-то не водится, — нерешительно протестовала старуха. — Нонче нас не послушают… Сами окрутятся.

Поликанов темнел и обрывал разговор.

И всегда после этого обрушивался на младшего, на последыша Кешку, который бегал в свой отряд, хвастался пионерскими подвигами и нисколько не боялся отца.

Старик ловил его, загонял куда-нибудь в угол и шипел:

— Я тебя, стервеца, вот примусь учить по-своему, ты забудешь свои галстучки да барабаны!.. Я, брат, погоди только, пристрою тебя к настоящему делу… Не погляжу на порядки, а потащу тебя за волосы али за уши в цех, поставлю на работу… Знаешь, как добрые люди раньше к работе приучались?.. Раньше вот такой гаденыш, как ты, коло отца на работе горел. Отцу подмогу оказывал, к рукомеслу привыкал!.. Ранее такой сморкач уж деньги в дом носил, пользу!..

Кешка выкручивался от отца и, оставив того бушевать, уносился на улицу, где звенели ребячьи голоса.

Однажды старик, улучив минутку, когда Федосья оказалась с ним глаз на глаз, подошел к дочери и завел разговор:

— Чего ты, Фенька, пялишься? — неприязненно спросил он. — Каких это ты хахалей завлекаешь?

Дочь изумленно посмотрела на него. Лучистый, прямой взгляд ее красивых глаз еще больше рассердил Поликанова.

— Ну, что дурочку из себя строишь?.. Пред кем, спрашиваю, форсишь?.. Ты смотри, Фенька, коли узнаю, что балуешься, не погляжу на тебя, што ты на фабрике робишь, заголю юбчонку да всыплю горячих!..

Федосья вспыхнула и гневно подняла голову:

— Я не балуюсь… С чего это ты, тятя, взял?.. Почему зря обижаешь?..

— Зря? — фыркнул Поликанов. — До меня доходит… Не глухой я. Меня не обманешь… Шляются округ тебя парни, вижу — шляются…

— Я им не потатчица…

— Молчи!.. Ты молчи, когда родитель с тобой разговаривает, старший!.. Распустилась… Треплешь хвостом по собраниям и думаешь, што своим умом можешь вполне жить. Рано еще!.. Ум-то не вырос как следует… Вот я тебе и говорю: коли замечу за тобой какое баловство, шкуру с тебя спущу!..

У девушки задрожали губы. Она стиснула руки, и глаза ее потемнели.

Отец погрозил ей пальцем и отошел.

Федосья сдержалась. Она знала крутой нрав старика, знала, что если ответить ему резко, по-настоящему, то выйдет большой шум и потом не оберешься разговоров. И хоть все в ней внутри протестовало против несправедливых слов отца, она сдержалась. Как сдерживалась уже не первый раз.

Расстроенная и взволнованная ложилась она спать в этот вечер.

Раздеваясь в своей комнатушке перед небольшим зеркальцем, она по привычке оглядывала себя, заправляя на ночь свои тяжелые густые волосы. Рубашка спустилась с ее плеча, и она торопливо и со странным смущением поправила ее.

Внезапно ей стали понятны разговоры товарок по работе, упреки и подозрения отца. Впервые она почувствовала по-настоящему и уверенно, что она красива, что вот это лицо с ясными глазами, эти губы, складывающиеся в растерянную улыбку, это круглое и нежное плечо — все это может и должно привлекать внимание, все это может и должно нравиться.

Растерянная улыбка стала шире и ярче. Девушка вспомнила взгляды мужчин: и своих ребят, товарищей по фабрике, и чужих, случайных прохожих. Вспомнила взгляды инженера.

И, вспомнив Карпова с его полусмущенным видом, с его нескрываемыми попытками побыть возле нее, перекинуться с нею парою хотя бы малозначащих слов, Федосья улыбнулась яснее и веселей.

И с этой улыбкой сползло с нее раздражение, в которое привел своими попреками и наставлениями сегодня отец. Эта улыбка развеяла волнения: Федосья слегка зевнула, потянулась всем гибким телом, хрустнула пальцами, заломив руки за голову, и проворно юркнула в постель.