Поединок столетия - [10]
И еще — эти кандалы!.. Их не снимают даже на ночь. Они, конечно, не унижают его: может ли чем-нибудь фашист унизить честного человека, отстаивающего истину и справедливость? Но острая боль не дает сосредоточиться, мешает подготовиться к битве со следствием и судом. Для этого его и заковали в кандалы!..
«Фогт… — превозмогая боль, записывает Димитров в свою тетрадочку, ставшую его тюремным дневником. — Маленький рост. Иезуит. Годен для ведения мелких уголовных дел. Для исторического процесса перед мировой общественностью слишком мелок… Идиот. Будь он умнее, он должен был бы после наших первых столкновений руками и ногами бороться за то, чтобы я не предстал перед судом. Бесцельные мелочные придирки… Не понимает, что я, как известный болгарский политический деятель, не помышляю уклоняться от ответственности или бежать. Напротив, я сам в высшей степени заинтересован в том, чтобы защитить и спасти мою честь, политически затронутую этим обвинением».
Хочется записать еще, но надо хоть немного отдохнуть. Он ложится на свою узкую койку, такую узкую, что, если не повернуться на бок, часть тела непременно повиснет над полом. Лежать же на боку нет никакой возможности: в этом положении — так уж устроены его наручники — боль от кандальных шипов становится совсем отчаянной.
…Он не успевает найти положение, в котором можно было бы отдохнуть хоть несколько минут, как слышится скрип отодвигаемых засовов и из приоткрывшейся двери высовывается голова дежурного надзирателя. Самого предупредительного из всех: в отличие от них он никогда не осыпает Димитрова площадными ругательствами, а именует с предельно доступной ему степенью вежливости; «господин поджигатель».
Вот и сейчас:
— Позвольте вас побеспокоить, господин поджигатель… Радостная весть: вам разрешена ограниченная переписка, сугубо личная, разумеется, а также чтение книг из тюремной библиотеки. Хочу вас предупредить: по неразумию нашего библиотекаря в его коллекции нет коммунистической литературы.
Он в восторге от своего остроумия. Как долго, наверно, он сочинял и репетировал эту тираду!..
Значит, теперь можно будет написать маме, родным! Подать весть товарищам на воле. Знают ли там, что он жив, что он борется и будет бороться до последнего вздоха, открыто отстаивая свои идеи и разоблачая фашизм?..
— Вот вам для начала…
Надзиратель издали показывает листок, выглядывающий из распечатанного конверта, — предвкушает, как «господин поджигатель» рванется к нему и вскрикнет от внезапной боли.
Со спокойным достоинством, не шелохнувшись, Димитров ждет конца этой сцены. Трюк не удался. Швырнув конверт на пол, надзиратель уходит. Лязгают засовы, грохочут огромные замки… Вот теперь можно поднять конверт, извлечь оттуда дорогой листок, прочитать письмо.
Письмо от мамы.
БАБУШКА ПАРАСКЕВА
Сколько горя выпало на ее долю!..
Была девочкой — пришлось бежать из родного македонского села, спасаясь от турок. Замуж вышла за такого же бедняка, как сама. Счастье еще, что был грамотный, потому что она не умела ни читать, ни писать. Мужу своему сказала, что работать по дому будет за двоих, за троих, только бы выучил ее хоть немного грамоте. Так и училась — ночами. По библии.
Ох и доставалось же ей за библию от детей! Когда те подросли, конечно…
Библия всегда лежала на тумбочке возле ее кровати. Толстенная книга, аккуратно обернутая чистой бумагой, Дети привыкли к тому, что вечерами, оторвавшись от стирки или плиты, мама надевает очки, придвигает свечу и начинает водить пальцами по шершавым, тронутым временем страницам.
Однажды Георгий, придя с работы, сказал:
— Мама, зачем ты читаешь эту?.. — Он осекся, боясь сказать что-нибудь обидное. — Все, что здесь написано, — неправда.
— Как так неправда? — ужаснулась мама и, растерявшись от неожиданности, присела на кровать.
— А вот так: неправда!
И он стал рассказывать ей простыми, доходчивыми словами о том, что узнал в марксистском рабочем кружке.
— Я безбожник, мама! — с гордостью заявил Георгий, и тут она, быть может впервые, осознала, как он вырос, какой стал грамотный и разумный…
Вмешалась дочь, Магдалена — давно ли в куклы играла? — решительно поддержала брата:
— Я тоже безбожница!
И озорно сверкнула глазами.
— Вы, дети, на меня не нападайте, — примирительно сказала мама, — я хоть училась по библии, но ваши мысли понимаю и буду вам всегда помогать. А вы лучше меня подучите…
И они стали ее «подучивать», Библию с тумбочки мама не убрала, но все чаще и чаще читала совсем другое: газеты, где писали правду о рабочих, запрещенные книжки, которые тайком приносили ей сын и дочь.
Трех сыновей потеряла она: одного отнял у нее русский царь, а двух — болгарский.
Никола юношей уехал в Россию, стал работать переплетчиком в Одессе. Там была тогда довольно большая болгарская колония: молодежь и люди постарше стремились туда в поисках работы. В Одессе они поняли, что и на чужбине не лучше. Всюду бедный человек угнетен, а богатый — властвует. И что негде искать счастья — за него надо бороться.
Бок о бок с русскими большевиками работали в одесском подполье болгарские рабочие. Никола Димитров был одним из самых активных. Хоть и был для Николы русский язык не родным, но его страстные пропагандистские речи были понятны любому, и они привели в ряды большевиков десятки портовых рабочих, студентов, солдат.
