Подземная железная дорога - [32]

На подходе к городу Сэм постарался как можно точнее объяснить им, как найти Городской департамент распределения.

– Если заблудитесь, просто идите в этом направлении, – показал он на вздымающийся к небу чудо-небоскреб, – а потом на Мейн-стрит поверните направо.

Он обещал разыскать их, как только узнает что-нибудь про дальнейший маршрут.

Цезарь и Кора шли по пыльной дороге, ведущей в город. Они с трудом верили собственным глазам. Вот из-за поворота вывернул экипаж, и беглецы шмыгнули было в заросли. Возница, молодой цветной парень, поравнявшись с ними, небрежным жестом приподнял шляпу. Совершенно автоматически, как нечто само собой разумеющееся. Так держать себя, в его-то годы! Когда коляска скрылась из виду, они расхохотались над собственной дуростью. Кора выпрямила спину и вздернула подбородок. Первым делом придется научиться ходить, как ходят свободные люди.

Правильная осанка выработалась у нее уже через несколько месяцев. С грамотой и речью пришлось возиться куда дольше. После разговора с мисс Люси она опять достала из сундучка букварь. Пока ее товарки шушукались и желали друг дружке спокойной ночи, она училась писать. В следующий раз в счете у бакалейщика не будет ставить вместо подписи крест, а аккуратно выведет «Бесси». Только когда пальцы свело и они больше не могли держать карандаш, она погасила свечку и легла. Это была самая мягкая кровать, на которой ей доводилось спать. Правда, она же и единственная кровать, на которой ей довелось спать.

Мисс Хендлер, судя по всему, была святой. Хотя ее великовозрастный ученик не обладал даже начатками грамотности или культуры речи, она обращалась с ним неизменно вежливо и доброжелательно. Остальной класс – а воскресным утром школа всегда была битком – нетерпеливо ерзал, пока старик заплетающимся языком бормотал сегодняшний урок. Потешаясь над звуками, которые он из себя вымучивал, две девчонки, сидевшие перед Корой, кривились и хихикали.

Кора разделяла их чувства. Вне стен школы речь старого Говарда, гремучую смесь из языка его родного племени и невольничьего сленга, было почти не понять. Кора слышала от матери, что в прежние времена такой язык-метис и был истинным голосом плантации. Рабов угоняли из деревень, разбросанных по всей Африке, в каждой из которых говорили на своем наречии. На плантациях слова, привезенные из-за океана, из невольников последовательно выбивали: для простоты, для единообразия, для удушения бунтов в зародыше. Выкорчевывали всё, кроме того, что удавалось схоронить единицам, способным помнить, кем они были раньше. «Они берегли их, как крупицы золота», – рассказывала дочери Мэйбл.

Но сейчас на дворе были иные времена, не материны, ни бабкины – новые. Попытки старого Говарда уразуметь, что не «моя делает», а «я делаю», съедали драгоценное учебное время, которого и так за рабочую неделю набегало совсем мало. Кора пришла сюда учиться сама, а не слушать, как это делает кто-то другой.

Порыв ветра заставил ставни со скрипом раскачиваться на петлях. Мисс Хендлер опустила мелок.

– В Северной Каролине то, чем мы занимаемся, считается преступлением, – сказала учительница. – Попадись мы, меня оштрафовали бы на сотню долларов, а вам закатили бы по тридцать девять плетей каждому. Или хозяин придумал бы наказание пострашнее.

Кора встретилась с мисс Хендлер глазами. Учительница была всего несколькими годами старше, но рядом с ней Кора чувствовала себя бестолковым голоштанным негритенком.

– Каких-нибудь несколько недель назад вы были ничем не лучше Говарда. Начинать с нуля всегда очень сложно. Учение требует времени и терпения.

Урок был окончен. Пристыженная Кора сгребла со стола вещи, чтобы побыстрее выйти из класса. Говард рукавом утирал слезы.

Здание школы находилось за женскими корпусами дормитория. Кроме занятий в нем также проводились собрания по поводу гигиены или женских дел, когда серьезность темы не вязалась с домашней атмосферой общей комнаты. Дальше начинался парк, предназначенный для цветного населения. Вечером, во время гулянья, в беседке будут играть музыканты из мужского корпуса.

Мисс Хендлер отчитала их за дело. Сэм не зря говорил, что здесь, в Южной Каролине, иначе смотрят на улучшение жизни цветного населения. До какой степени иначе, Кора имела возможность многократно убедиться за последние месяцы, но самой благотворной оставалась возможность учиться. На плантации Рэндаллов одному из невольников, Джейкобу, Коннелли выколол глаза за то, что тот пытался читать. Плантация лишилась работника, хотя, окажись Джейкоб поспособнее, надсмотрщик, возможно, придумал бы наказание помягче. Но остальным невольникам вперед была наука: вот что ждет каждого, кто захочет учиться грамоте.

– Чтоб лущить кукурузу, глаз не надо, – завил Коннелли. Чтобы уморить себя голодом, тоже. Джейкоб так и сделал.

Плантация осталась в прошлом. Она там больше не живет.

Из букваря вывалилась страница, и девушка подняла ее с травы. Кориными стараниями и стараниями ее предшественников учебник распадался на отдельные листочки. Ей приходилось видеть такие же книжки у малышей, детей много младше Мейзи. Они учатся по ним в школе. Но у них буквари новые, с целыми корешками. В школе для цветных им выдавали старые, с замусоленными страницами, в прописях собственную строчку приходилось втискивать поверх или промеж чужих каракулей. Но зато их можно было держать в руках, не ожидая за это порки.