Когда Цезарь в первый раз заикнулся о побеге на Север, Кора сказала «нет».
В ней заговорила бабка. Когда невольников вывели из подземелья крепости Виды[1], бабка Коры зажмурилась от слепящего глаза полуденного солнца и блеска воды. Она впервые в жизни увидела океан. В подземелье их держали до прибытия судна. Охотники из Дагомеи[2] сперва поймали и увели с собой всех мужчин из ее деревни, потом, когда сменилась луна, они пришли опять, забрали всех женщин и детей и погнали их, скованных попарно, через джунгли к морю. Вглядываясь в черноту дверного проема, Аджарри думала, что там, в темноте, ее ждет отец. Уцелевшие мужчины из деревни рассказали ей, что, когда отец совсем обессилел из-за долгого перехода, дагомейцы прикончили его, чтобы не задерживал остальных, и бросили у дороги с проломленной головой. Мать ее к тому времени уже давно умерла.
По пути в порт бабка Коры несколько раз переходила из рук в руки, дагомейцы перепродавали ее друг другу, предлагая взамен то раковины каури, то стеклянные бусины. Трудно сказать, сколько за нее выручили в Виде, потому что после обычных в таких случаях препирательств на ломаном английском вся партия, восемьдесят восемь душ, пошла скопом за шестьдесят ящиков рома и пороха. Здоровые мужчины и женщины детородного возраста ценились дороже подростков, поэтому высчитать точную цену каждого раба в партии – дело сложное.
Шхуна «Нэнни» по пути из Ливерпуля в Виду уже успела зайти в два порта на Золотом Берегу, и капитан предпочел разбавить ранее купленный товар новым. Невольники, говорящие на одном языке, вполне способны и до мятежа договориться. Вида была для «Нэнни» последним портом захода по эту сторону Атлантики. Двое матросов с соломенными волосами посадили Аджарри в шлюпку, мурлыча что-то себе под нос. Белокожие любят черное мясо.
Тлетворный воздух заточения, темный трюм, вопли прикованных друг к другу рабов – все это постепенно сводило Аджарри с ума. Она была слишком юна, поэтому тюремщики не воспользовались ею сразу, но через шесть недель плавания бывалые члены судовой команды не гнушались выволакивать ее из трюма. На пути в Америку она дважды пыталась покончить с собой: один раз пробовала уморить себя голодом, другой – утопиться. Оба раза ей помешали матросы, умевшие распознать планы и намерения живого товара. Когда Аджарри хотела броситься за борт, то не успела даже взобраться на планширь. Неестественность осанки и отчаянье на лице, как у тысяч невольников до Аджарри, выдали ее с головой. И теперь она скована, скована по рукам и ногам, чтобы другим неповадно было.
Сколько они с родней ни старались, чтобы на торгах в Виде их не разлучили, но остальных членов ее семьи купили португальские работорговцы с фрегата «Вивилья», который, по словам очевидцев, четыре месяца спустя дрейфовал в десяти милях от Бермудских островов. Вспыхнувшая на борту чума уничтожила всех. Местные чиновники приказали сжечь судно и с берега наблюдали, как парусник трещит и тонет. Бабка Коры о судьбе фрегата ничего не знала. До конца своих дней она представляла себе, что ее родные служат у добрых и щедрых хозяев где-нибудь на Севере и занимаются каким-нибудь неизнурительным ремеслом – прядут, ткут, но только не на плантации, только не так, как она. В ее воображении Исаии, Сиду и остальным удалось выкупить себя из неволи, они теперь жили как свободные люди в городе, который называется Пенсильвания, – она однажды слышала, как двое белых разговаривали про это место. Эти сказки дарили Аджарри утешение, когда под тяжестью своей ноши она готова была рухнуть и разбиться вдребезги.
Второй раз бабку Коры продали, после того как она месяц провела в чумном бараке на острове Салливана, пока карантинный врач не подтвердил, что она и весь живой товар с «Нэнни» здоровы.
Еще один шумный день на невольничьей бирже. Крупные торги всегда привлекали колоритную толпу. В Чарлстон со всего побережья стекались торговцы и агенты, придирчиво проверявшие у выставленных на продажу рабов глаза, суставы, спины, и чтобы без венерических болезней и прочих неприятностей. Под вопли аукционистов зрители поедали свежие устрицы и горячую кукурузу. Рабов на помосте выставляли нагишом. Вокруг группы пареньков ашанти – это африканское племя славилось трудолюбием и силой – разгорелся настоящий ажиотаж, и в конце концов надсмотрщик с каменоломни купил негритят за ошеломительную цену. В толпе зевак стоял мальчишка, держащий в руках леденец на палочке, и бабка Коры никак не могла взять в толк, что за штуку он тянет в рот.
Когда солнце уже почти село, агент купил ее за двести двадцать шесть долларов. За нее можно было бы выручить и больше, но рынок в тот год был затоварен молоденькими. Его костюм был из материи белее, чем все, что она в жизни видела. На пальцах сверкали перстни с разноцветными камнями. Когда он щипал ее за грудь, чтобы убедиться, что она в соку, коже было холодно от прикосновения металла. Ей поставили клеймо, не первое и не последнее, и приковали к остальным купленным за день невольникам. Той же ночью скованные цепью рабы начали длинный переход на юг, ковыляя за коляской, в которой ехал агент. «Нэнни» к тому времени уже легла на обратный курс, везя в Ливерпуль сахар и табак. В ее трюмах стало куда спокойнее.
