Подземная железная дорога - [5]

– Все ей одной, а какое добро пропадает! – шипела она, водя кончиком языка по зубам.

Под крышей хижины, где кроме Авы и Коры ютилось еще восемь человек, они каждую ночь спали бок о бок, и Кора замечала копившуюся неприязнь Авы. От злобы ее дыхание словно отсырело и отдавало кислым. Каждый раз, когда Кора вставала, чтобы помочиться, Аве непременно надо было ей наподдать.

Однажды вечером, вернувшись в хижину, она услышала от Мозеса:

– А ты с сегодняшнего дня у Иова.

Ава за ее спиной договорилась с Мозесом и как надо с ним расплатилась. После того как надсмотрщик Коннелли повысил Мозеса, сделав одним из своих подручных, этот бывший полевой негр возомнил себя третейским судьей во всех деревенских распрях. На поле полагалось поддерживать какой-никакой порядок, а вмешиваться в некоторые делишки белому было не с руки. Мозес же за все подобное брался с упоением. Его рожа, похожая на нарост, торчащий на потном коренастом стволе шеи, казалась Коре мерзкой. Так что, когда проступило столь же мерзкое нутро, она не удивилась – рано или поздно, оно всегда проступает.

Это уж как закон. Как солнце восходит.

Кору сплавили к Иову, куда отправляли изгоев. Самых жалких. Без надежды на обжалование, потому что там законы были не писаны, либо переписывались что ни день. Даже барахлишко ее уже туда перетащили.

Все давно забыли того бедоносца, по имени которого стали называть эту хижину. Он довольно пожил, прежде чем сгинуть от бед, воплощением коих стал. К Иову всех изувеченных надсмотрщиками; к Иову всех, кого сломила работа, неважно, видно это глазу или нет; к Иову всех, кто поехал умом. К Иову всех, кто без призора.

Сперва к Иову отправляли мужчин, увечных недолюдей. Потом там обосновались женщины. Белые и цветные мужчины грубо пользовались их телом, они рожали на свет хилых усохших заморышей, от побоев теряли рассудок и в темноте твердили имена своих мертвых детей: Ева, Элизабет, Натаниэль, Том. Кора, не в силах сомкнуть глаз, жалась на полу в общей комнате, сама не своя от страха. Она не могла заснуть среди этих парий и проклинала собственное малодушие, с которым ничего не могла поделать. Девочка таращила глаза в темноту, где проступали силуэты. Очаг, стропила, поддерживавшие чердак, развешанные по стенам инструменты. Впервые в жизни ей пришлось проводить ночь вне стен, в которых она родилась. Сотня шагов до них казалась доброй сотней миль.

Со следующим шагом Ава не спешила. И тут появился новый противник: старый Абрахам. Старый Абрахам был далеко не стар, а просто держал себя как старый брюзга и человеконенавистник с той поры, как научился сидеть. Никаких специальных видов на Корину грядку у него не было, он хотел отобрать ее из принципа. С какой стати он и все остальные должны уважать права этой соплячки только потому, что ее бабка застолбила когда-то эту полоску красной глины? Старый Абрахам в традиции не верил. Слишком уж много раз его перепродавали по весомым соображениям. Бегая туда-сюда по разным поручениям, Кора часто слышала, как он подбивал остальных поделить ее участок.

– А то все этой одной.

Все ей. Все три квадратных ярда.

Потом появился Блейк. Летом младший из Рэндаллов, Терренс, как раз решил, что им с братом пора чувствовать себя хозяевами плантации. Они закупили партию негров не то в Северной, не то в Южной Каролине. Шестеро из них, если агент не врал, были из племен фанти[4] и мандинго[5], то есть и телом, и темпераментом сама природа предназначила их для полевых работ. На плантации Рэндалла эти новички, и среди них Блейк, Пот и Эдвард, жили единым племенем и были не прочь поживиться тем, что плохо лежит. Терренс Рэндалл с первого дня записал их в любимчики, а Коннелли постарался сделать так, чтобы старожилы плантации это накрепко усвоили. Много ума не надо, чтобы не становиться у фаворитов на пути, когда они не в духе или когда, выпив всю брагу, буянят в воскресенье после работы.

Здоровый как бык Блейк, который ел и вкалывал за двоих, вскоре стал живым примером финансовой прозорливости Терренса Рэндалла. Одно потомство от такого молодца сулило кучу денег. Он постоянно затевал потасовки не только с дружками, но и с прочими, красуясь, поднимая пыль до небес и неизменно выходя победителем. Когда он пел, его зычный голос разливался над полем, и даже те, кто презирал его, начинали подтягивать. Человек он был поганый, но под звуки, которые извергало его тело, работа спорилась.

Покрутившись несколько недель на плантации, Блейк, подумывавший о том, что бы ему урвать на соседней, северной части поместья, решил, что Корина грядка отлично подойдет, чтобы держать на ней собаку. Солнце, ветерок, да в двух шагах – чего еще надо? Как-то после одной из отлучек в город он вернулся в сопровождении дворняги. Псина на плантации прижилась: пока Блейк был на работе, она болталась возле коптильни и от каждого шороха в ночи заходилась брехливым лаем. Блейк умел по мелочи плотничать – тут, вопреки обыкновению, агент, пытавшийся набить ему цену, не солгал. Для своей шавки он сколотил будку, которой перед всеми хвастался. Будку искренне хвалили, потому что она вышла на славу – ладный домик с правильными углами, дверцей на петлях и прорезными силуэтами солнца и полумесяца на задней стенке.