Подземная железная дорога - [27]
Скоро он справил себе три нарядных сюртука. Он связался с настоящими головорезами, тоже охотниками на беглых, – все как на подбор, в черных костюмах и карикатурных шляпах. Тут ему пришлось делом доказывать им, что он не лыком шит, но, правда, одного раза оказалось достаточно. Общими усилиями они вываживали беглых, таясь, дожидаясь своего часа, либо на подступах к их местам работы, либо у порога жалких лачуг, чтобы ворваться туда ночью. У этих черномазых, за несколько лет забывших про плантацию, нашедших себе пару и обзаведшихся семьей, возникало обманчивое ощущение, что они действительно свободны. Как будто плантаторы забыли о своей собственности. Этот самообман превращал их в легкую добычу. На работорговцев и членов нью-йоркских уличных банд он теперь смотрел свысока. Нехитрое дело скрутить черномазого по рукам-ногам и тащить его на торги где-нибудь на Юге. Тут большого ума не надо, с этим и патрульщик справится. А он теперь ищейка, охотник на беглых.
Нью-Йорк был кузницей антирабовладельческих настроений. Прежде чем вывезти добычу в южные штаты, требовалось получить решение суда. Адвокаты-аболиционисты возводили против него бумажные баррикады из документов, что ни день – то новая увертка. Нью-Йорк – свободный штат, утверждали эти крючкотворы, и каждый цветной волшебным образом обретает свободу, стоит ему переступить его границу. Они цеплялись к каждому несоответствию между описанием в объявлении и конкретным человеком, присутствовавшим в зале суда. А чем вы докажете, что данный Бенджамин Джонс и есть искомый Бенджамин Джонс? Большинство плантаторов не узна́ют свою же рабыню, даже если переспят с ней, для них все негры на одно лицо. Конечно, при таком отношении за собственностью уследить невозможно! Приходилось выкручиваться, выводить черномазых из-под суда, пока адвокаты разводят свои турусы на колесах. Благородная заумь пасовала перед силой денег. За мзду городской регистратор снабжал его информацией о взятых под стражу беглых, а потом быстренько подмахивал документ об освобождении, и пока аболиционистская защита только спускала ноги с кровати, Риджуэй со своей добычей успевал оставить позади полштата Нью-Джерси.
В принципе, можно было вообще обойтись без судебных слушаний, но этим не стоило злоупотреблять. На дорогах свободного штата Нью-Йорк их могли остановить, а подлежавшая возвращению законному владельцу собственность могла оказаться весьма речистой. Их ведь только выпусти с плантации, все мигом становятся грамотными. Просто беда!
Пока Риджуэй поджидал в нью-йоркском порту свой контрабандный живой товар, там швартовались величественные суда из Европы, и по сходням спускались пассажиры. Всех пожиток – один мешок, от голода еле на ногах держатся. Ничуть не лучше черномазых, даром что белые. И будут искать свое место в жизни, как он искал. Пока до Юга с его сложившимся укладом доходила лишь легкая зыбь от этой первой волны приезжих. Грязного мутного потока белых, которые бегут «откуда», поэтому им все равно куда. На Юг. На Запад. И жить что люди, что эта шваль должны по одним законам. Канавы Нью-Йорка и без них переполнены гнильем и отбросами, но эти успели-таки сюда добраться.
Риджуэй смотрел, как они ковыляют по трапу, растерянные, испуганные, с красными слезящимися глазами, как вступают в неведомый город. Возможности лежат пред ними, как накрытый для пиршества стол, а они так изголодались. И пусть они в жизни ничего подобного не видели, но свой след на этой земле они оставят. Как оставили его славные поселенцы в Джеймстауне, сделавшие эту землю своей посредством несгибаемой расовой логики. Если бы черномазому суждено было быть свободным, он не ходил бы в железах. Если бы краснокожему суждено было владеть землей, он бы не выпустил ее из рук. Если бы белому человеку не было на роду написано стать хозяином этого нового мира, мир сейчас принадлежал бы кому-то другому.
Вот он, Великий Дух, божественная нить, пронизывающая все человеческие устремления: что сумеешь удержать – то твое. Собственность, раб, континент. Вот он, американский императив.
Риджуэй стяжал себе славу благодаря способности добиваться того, чтобы собственность оставалась собственностью своего хозяина. Когда беглец припускал по проулку, Риджуэй знал куда и зачем. В этом был его секрет. Незачем рассуждать о том, куда он побежит дальше. Вместо этого надо сосредоточиться на том, что он бежит от хозяина. Не от жестокого обращения, не от непосильного гнета, а от совершенно конкретного человека. Своего владельца. Этот железный аргумент не давал сбоя ни разу. Ни в проулках, ни на сосновых пустошах, ни на болотах. Он наконец-то оставил позади отца с его доморощенной философией. Он не занимался трудами духа. Он не был кузнецом, выполняющим заказ. Не был молотом. И наковальней тоже не был. Он был жаром. Пламенем.
Отец тем временем помер, и дело перешло к кузнецу по соседству. Пора было возвращаться на Юг – домой, в Виргинию, а то и подальше, куда только не занесет работа. Он приехал со своими подручными. Беглых много, одному не справиться. Господин Эли Уитни со своими изобретениями свел в могилу Риджуэя-старшего – старик даже на смертном одре харкал сажей, – и Риджуэю-младшему без дела сидеть не давал. Плантации стали вдвое крупнее, и невольников на них стало вдвое больше. Плантаторы зорко следили, чтобы законотворческое прекраснодушие и аболиционистская болтовня с Севера сюда не доходили. Про ветки подземной железной дороги тут пока и не слыхивали. Но были подсадные ниггеры. Были шифрованные сообщения на последних страницах газет. Они же почитали ниспровержение основ за доблесть. Они, когда охотники за рабами ломились в переднюю дверь, выпускали беглых через черный ход. Налицо был преступный заговор, имевший своей целью кражу собственности, и Риджуэй воспринимал подобную наглость как личное оскорбление.
