Подземная железная дорога - [25]

Риджуэй

Отец Арнольда Риджуэя был кузнецом. Всю жизнь его завораживал закатный отблеск плавящегося железа, когда цвет сперва медленно проступает в металле, а потом стремительно разливается, захлестывая все вокруг, словно гнев или радость, и объект ковки вдруг обретает непривычную пластичность. Кузня была для отца окном в мир первозданной стихии.

Был у него в салуне дружок по имени Том Бёрд, полукровка, которого после виски частенько тянуло на проповеди. В те вечера, когда Тома Бёрда сносило в сторону с торной дороги жизни, он пускался в разговоры о Великом Духе. Вместилищем Великого Духа могло оказаться все что угодно: земля и небо, звери и деревья – проникая насквозь, он соединял все звенья в единую божественную цепь. Хотя старый Риджуэй душеспасительных бесед сторонился, разглагольствования Тома о Великом Духе напоминали ему о чувствах, которые пробуждались в его груди при виде плавящегося железа. Никакому богу не нужно было кланяться, чтобы он спас и сохранил раскаленный металл под кузнечным молотом. Из книг он знал про могучие вулканы, про гибель Помпеи, которую поглотило вырвавшееся из глубоких недр горы пламя. Это текучее пламя было кровью Земли. Свою жизненную миссию он видел в том, чтобы превращать металл в разнообразные полезные предметы, без которых деятельность человечества невозможна, например, в гвозди, подковы, сошники, ножи, ружья. И цепи. Он называл это «трудами духа».

Когда отец позволял, Арнольд, стоя в углу, наблюдал его работу над железными чушками из Пенсильвании: как он плавит их, кует, пляшет вокруг наковальни, черный, будто африканский бес, покрытый сажей с головы до пят, с залитым потом лицом.

– Надо, чтобы труды духа были. Само не придет. Ищи, давай!

Отцовский завет пришлось выполнять в одиночку. Примеров вокруг себя он не видел. У наковальни ему делать было нечего, поскольку превзойти отца вряд ли кто-то смог бы. В городе он пристально всматривался в лица людей, ища в них скрытые изъяны – как отец искал изъяны в железяках. Все вокруг заняты пустяшной и бесцельной ерундой. Дурень-фермер ждет дождя, словно манны небесной, лавочник ряд за рядом раскладывает свой товар, сколь нужный, столь нудный. Ремесленники и мастеровые изготовляют предметы, которые по сравнению с железными аргументами отцовской выделки – всего лишь хлипкие фантазии. Даже самые богатые из этих людей, способные вызвать переполох и среди местных торговцев, и на отдаленной лондонской бирже, не вдохновляли его на подвиги. Он отдавал им должное, видя гигантские здания, которые они возвели на фундаменте из чисел со множеством нолей, но уважения к ним не испытывал. Разве это работа для мужчины, если к концу рабочего дня у него руки остаются чистыми?

Каждое утро доносившиеся из отцовской кузницы удары молота по наковальне звучали для Арнольда как отдаленные шаги судьбы, которая не желала подходить поближе.

В четырнадцать лет он прибился к патрульщикам. Здоровенный недоросль, крепкий и решительный, – ничто в его облике не указывало не внутренний разлад. Распознавая собственные слабости в напарниках, он одерживал над ними верх. Охота на беглых четырнадцатилетнему была еще не по возрасту, но эта профессия претерпевала изменения. По воле Его Величества Хлопка сельская местность наводнялась рабами. Мятежи в Вест-Индии и тревожные вести из соседних штатов будоражили местных плантаторов. Каждый здравомыслящий белый, все равно рабовладелец или нет, должен был озаботиться происходящим. Росло число патрульщиков, ширились их полномочия. И молодой Риджуэй пришелся ко двору.

Главой патрульщиков в округе был Чандлер. Никого свирепее Риджуэй в жизни не видел. Приличные люди знали его как буяна и бузотера и, завидя его, переходили на противоположную сторону улицы. Он провел за решеткой больше времени, чем пойманные им беглые; несчастные через пару-тройку часов после поимки частенько слышали его храп из соседней камеры. Пример для подражания неважнецкий, но максимально близкий к образу, который притягивал Риджуэя. Вроде бы и вне всяких правил, но вместе с тем способствующий их укреплению. Риджуэй-старший Чандлера терпеть не мог за его старые грехи, но сына это не смущало. Отца он любил, но эта постоянная бодяга про труды духа лишний раз подчеркивала бесцельность его собственного существования.

Работа оказалась непыльной: знай себе хватай каждого встречного черномазого и требуй документ. Свободных негров они, хотя и знали, что те вольные, тоже задерживали – частью для собственного развлечения, частью для острастки, чтобы африканское отродье помнило о силах, которые им противостоят, неважно, есть у них белый хозяин или нет. Надо было прочесывать невольничьи деревни, если что-то пропадало, хоть книжка, хоть тень от книжки. Черных смутьянов, прежде чем посадить их за решетку или вернуть владельцу, они пороли, если было на то время и желание.

Известие о побеге заставляло их встрепенуться. Погоня за добычей означала набеги на плантации и допросы чертовой уймы стучащих зубами ниггеров. Вольняшки, зная, что надвигается, прятали подальше все ценное и скулили, когда белые крушили их мебель и посуду. Умоляли не вводить их в расход. Кроме удовольствия ошельмовать отца семейства перед лицом домочадцев или дать в зубы какому-нибудь несознательному, который на тебя косо посмотрит, были и другие радости. Так, например, на ферме у старого Муттера были самые пригожие цветные девки – мистер Муттер знал в этом толк, – а погоня разжигала в молодом патрульщике похоть. Или ходили слухи, что в винокурнях на задах плантации Стоуна гонят лучший в округе кукурузный виски, так что облава давала Чандлеру возможность пополнить погреб.